Золотая Пуля, или Последнее Путешествие Пелевина

И вспомнился ему тогда один из самых его тревожных чёхов — северной страны хайку:

вновь солнце зашло
а взойдёт ли — конечно
уверен глупец

Это глупец во всём всегда везде уверен. Виктор же, богу акбар, отродясь ни в чём уверен не был. Даже в себе. И в себе — особенно.

Тем и спасался.

Мягко говоря.

11

Мысли ну никак не могли быть длиннее лучей дальнего света.

Мысли обрывались на границе отвоёванной прыгающим светом полосы.

А за этой самой перепаханной лучами нейтральной серостью, ночная дорога была темна.

По настоящему темна. По взрослому.

И там, в этой тёмной зоне, пряталось от фар до поры до времени пугливое будущее.

Будущее, было неясно.

Ночная дорога была темна…

Это так. Ночная дорога была тем…

Ну и пусть была она темна. И пусть была она ночной. Но зато она была дорогой.

Не сказать, чтоб весело, неслась где раздолбанная, а где ничего так, взлётная эта тягомотина по этим американским, которые русские, горкам. Скакала — перекати-поле — перевали-гору — роллинг — туды их мать! — стоунз в направлении обещавшего быть мутным рассвета. Обещавшего быть мутным, но обещавшего быть, — обещавшим случиться там, на невидимом пока месте разреза ночидня.

Впрочем, дорога была лишь частью родной вселенской кромешности. Всё остальное пространство, видимое сквозь обстрелянное подколёсным щебнем — в нескольких местах до паутин — стекло, плотно, под завязку, заполняли неподвижные свинцовые облака, в низинах — вперемешку с просроченной сгущёнкой тумана. И ещё — что-то бесконечно тёмное по сторонам. Наверное, лес. Наверное… Да никаких сомнений! Тайга. И — ёханый бабай! — тут сразу мысль из под колёс: как это Гитлер-то Россию загибать собирался, когда б даже и Москву взял с перепугу, если она, Россия, и есть сплошная вот эта вот тайга. На пятачке белорусского полесья мужички три года партизанили-шалили не справилась с ними хвалёная эсэс. Обломилась. А Сибирь, та сто пять Германий проглотила бы на раз и не поморщилась. Сплошная тайга. Не море океан. И горы волнами. Девятым валом. И никаких дорог. Кроме этой. Да и та…

Кстати о дорогах.

Виктор, когда машина в сто первый скакнула козликом на очередной выбоине, не выдержал, чертыхнулся и обратился мысленно о наболевшем к кому-то, ему только одному известному: «Не, ну, слушай, кто так дороги-то мостит? А? Такие, блин, дороги понапридумывал! Такие… Вот помнишь в той же самой Германии… Дороги. Помнишь? Ну вот. А чего ж тогда! Все печёнки-селезёнки поотшибал нафиг. Мог бы подсуетиться, мог бы двумя абзацами выше обронить ненароком, что, дескать, летом на этом участке трассы, по всему видать, ремонт производился. Силами комплексной бригады ДСУ-18. И всё такое. Мог бы? Не чужой же человек… Мог бы. Мог. Тебе мелочь, а нам мы как полегчало.

Но это ещё ладно, это ещё всё как-то пережить можно, но вот кто ж так пишет? А? Это… Это… Вааще! Послушай, так же нельзя. Дорога у тебя — лишь часть, понимаешь, вселенской кромешности. Неподвижные свинцовые облака с чего-то там у тебя вдруг на асфальт попадали. И сгущёнка тумана у тебя зачем-то прогорклая. Где ты, вообще, здесь туман-то увидел? Ну и это перетерпеть можно. Авторский, так сказать, домысел. А вот стиль! Ну что за убогий такой стиль? А? Что это за дела такие, ей богу?! Нет, так не пойдёт! Эй, ты, слышишь! Слог твой, доложу я тебе, неряшлив. Лексикон беден. В итоге что? В итоге — бред. И я сам у тебя в итоге выхожу каким-то просто солдатиком оловянным. Стеклянным. Деревянным. Исключительным…»

Обратился он так не понятно к кому, а едва сошла на многоточие его тирада, через секунду-другую прямо над полотном дороги на чёрном экране ночи загорелись вдруг ему в ответ такие вот огненные словеса: «Мне-то со стороны, наверное, лучше видно, какой ты есть на самом деле».

«Видно ему! — ахнул про себя, увидев о себе, Виктор и кулаком тёмному небу погрозил: — Ну, подожди индюк надутый! Дождёшься! Покажу я тебе, как дрянь всякую обо мне писать!»

Только на небе тут же вновь ему в ответ спокойно так огненной кириллицей титры бегущей строкой пошли: «Никому не дано писать так, чтоб всякая его строка могла быть вменена в качестве цитаты. Конец цитаты».

И Виктор, прочитав такое, вмазал от злости по панели. Так стуканул, что раскрылась ненадёжная дверка приспособленного снизу бардачка. И посыпалась из него ворохом, всякой мелочью и безделицей, чужая незнакомая жизнь.

Сидящий за рулём Испанский Лётчик покосился на Виктора удивлённо. Но Виктор мотнул головой, мол, ничего, всё, мол, нормально, и стал артефакты с пола подбирать, да назад засовывать. Подбирать и засовывать. Подбирать и засовывать. Подбирать и… А там и отпустило.

А тут и перевалы-сопки как раз одним чохом кончились. И съехали в чудесную долину. В Тункинскую. В долину-равнину гладкую, степенную, горами Саянскими с двух сторон изящно обрамлённую, травами-муравами по все горизонты заросшую, табунами звёздными аргамаков затоптанную.

И места вокруг замерещились заповедные, безлюдные, для посадок неопознанных объектов весьма пригодные.