Золотая решетка

Как же она сглупила! По мере того как шли дни, а открытки с межзональным штемпелем все не было, Агнесса все больше досадовала на самое себя. И досада ее была тем горше, что в глубине души она, пожалуй, даже понимала мотивы своих родных. Конечно, они настоящие чудовища, только чудовища могли допустить брак увечного юноши и вполне здоровой девушки, не предупредив ни ее, ни его. А чем она отплатила? Если стать на их точку зрения? Убила Ксавье. Похитила у тети Эммы, его крестной матери, у единственного человека, который все же любил Ксавье; увезла его чуть ли не в агонии, хотя врачи решительно запретили его трогать, и он умер в дороге, в санитарной машине; да, они вправе говорить, что Агнесса его убила.

Но это не значит, что она простит им молчание. Разве она не сделала первого шага? И разве ей легко было сделать этот шаг? Она старалась сосредоточить свои мысли на сыне - единственном своем прибежище. Слава богу, в жилах ее сына течет лишь половина буссарделевской крови. Своим дыханием, этим взглядом тверже агата, из-под век, он мстит за нее. Эти чистые глаза никогда не видели никого из Буссарделей и никогда не увидят. Единственная семья Рокки - это она, Агнесса. И те, кто выхаживает его вместе с Агнессой. Ребенок прекрасно постигал иерархию, существовавшую между тремя женщинами, заботившимися о его благополучии: мать была самим верховным божеством. Это чувствовалось по тому, как он тянул к ней свои ручонки.

- Называй меня мамми, darling,- говорила она. - Повторяй за мной: мам...ми.

- Мам...ми, - послушно и восторженно лепетал малыш. - Мам.... Мамми.

Она крепко сжимала Рено в объятиях, покрывала его личико поцелуями.

Наконец наступил день, когда Агнесса решила вообще не думать больше об упрямцах с авеню Ван-Дейка, и это решение далось ей без особого труда. Опыт долгого одиночества, постоянное пребывание с глазу на глаз с самой собою усилили ее врожденную способность управлять своей волей. Ее мысль, быстро заживляя раны, приходила в обычное равновесие, и Агнессе вновь удавалось отклонять от себя те образы и представления, которые были ей неугодны. Ее отношения с людьми никогда не были пассивными, почти никогда она пассивно не подчинялась своим мечтам и раздумьям. И когда дело касалось Буссарделей, она обнаруживала в себе удивлявшие ее самое скрытые резервы воли. К тому же, помимо чувства к сыну, было еще одно, что отвлекало ее от черных мыслей, калека Эмильен. Отец и особенно мать Эмильена Бегу не знали, как подступиться к сыну, и булочница не раз рыдала на груди Агнессы. - Не знаю, мадам, что с ним делать, как его образумить. Он привез с собой протез, который ему подарили в госпитале: просто чудесную ногу. Вы зайдите, я вам ее покажу. Я ее берегу как зеницу ока, - и все напрасно! Он не желает пользоваться протезом. Я ему говорю: ты его приладь, поноси хоть минуту, посмотрим, как он действует. А он отказывается.

- Может быть, ему больно, когда он ходит с протезом, мадам Бегу?

- О-о! - удивилась булочница и даже забыла вытереть

слезы. - Вот это самое он и говорит. Вы думаете, это правда?

Добродушное лицо госпожи Бегу приняло вдруг серьезное выражение. На острове не было не только врача, но даже аптекаря, а Агнесса, о чем было известно островитянам, в свое время прошла курсы Красного Креста и кое-что смыслила в медицине. Постепенно к ней стали обращаться за советом, за врачебной помощью, но главное - островитян привлекала ее аптечка. Агнесса объяснила матери Эмильена, что иногда после ампутации окончание нерва разрастается. Больной сильно страдает. Может быть и другое: рубец заживает плохо и от прикосновения протеза края раны расходятся.

- Так оно, должно быть, и есть! - воскликнула булочница, слезы которой иссякли под влиянием ученых объяснений. - Или нерв, или рубец! А может быть, и то и другое! Будьте добры, мадам Агнесса, поговорите вы с ним: вас он послушает. Если уж для него не хотите этого сделать, то сделайте ради меня, повлияйте вы на него!

Хозяйка мыса Байю сама просила жителей Пор-Кро и тех, с кем она водилась, называть ее мадам Агнессой, а не мадам Буссардель - имя, которое после разрыва с авеню Ван-Дейка резало ей слух. И Агнесса даже не вспомнила, что ее маневр был совершенно в духе и нравах семьи Буссарделей, ибо в их роду имелось столько женщин, что во избежание путаницы их называли по-старинному: мадам Теодорина, мадам Симона, мадемуазель Эмма.