Золотая Русь. Почему Россия не Украина?

Кроме того, как только в 1453 году окончательно пал Царьград – с ним пало и значение Константинопольского православного, или византийского, патриарха: он стал как бы пленником турецкого султана. Турки смотрели на христиан с высокомерием, доходившим временами до откровенного презрения. Всячески их теснили, душили налогами, грабили – и некогда богатые христианские области на Востоке запустели. Восточные патриархи, в том числе и византийский, стали искать в Москве покровительства и денежной помощи. С Востока беспрестанно являлись сюда духовные лица, приносили царю от патриархов в дар частицы мощей и разные священные вещи и умоляли о денежной помощи. В посланиях царю ярко выставлялись бедствия и нищета христианской церкви на Востоке; русского царя величали «вторым Константином, самодержцем всего христианского мира, христианским солнцем, освещающим всю вселенную и проч.». Москву в христианских владениях Турции тоже нередко стали называть третьим Римом. С большим почтением, а иногда и подобострастием, обращались патриархи в своих письмах и к московским митрополитам, прося у них денежной помощи. С половины XV века русская церковь была уже вполне независима от византийского патриарха. Московский митрополит и по власти, и по средствам стоял несравненно выше его, и потому русскому первосвятителю титуловаться ниже его было, повторим, просто некстати. Уже при венчании Иоанна IV на царство по тому чину, по какому цезари римские венчались папами и патриархами, чувствовалась неловкость, что обряд этот совершает митрополит, а не патриарх. То есть потребность в высшем церковном православном титуле явно и непрерывно нарастала. В 1586 году, летом, в Москву прибыл антиохийский патриарх Иоаким за милостынею. В первый раз тогда еще Москва видела патриарха в своих стенах. Встреча была устроена чрезвычайно торжественно, с соблюдением всех должных обрядов. Царь Федор Иванович, как известно, очень любил пышные обряды. Все эти торжества вызвали оживленные толки в Москве и среди близких к царю лиц о значении патриаршества, о необходимости учредить его в России. Градус обсуждений повышался, люди в полемике стали припоминать разные случаи недостаточности титула нашего митрополита, особенно на фоне прибывшего просто нищего на его фоне гостя. Притом и католики корили русскую церковь, и вполне осознанно, что она подчиняется «рабу султана». Мысль об учреждении патриаршества пришлась, конечно, по душе набожному царю и всему народу. Царь, по совету ближнего окружения, созвал высшее духовенство и бояр на совет и между прочим сказал им: «По воле Божией на Востоке патриархи по имени только называются святителями и власти почти вовсе лишены. Наша же страна, как видите, во многорасширение приходит, и потому хочу, если Богу угодно и писания божественные не противоречат этому, да устроится «превысочайший» престол патриаршеский в царствующем граде Москве. Думаю, это будет не во вред благочестию, но послужит к преуспеянию веры Христовой». Митрополит и бояре одобрили это намерение, но советовали опросить об этом всех восточных патриархов, потому что такое великое дело должно было устроиться по решению всей восточной церкви, чтобы латины и еретики не могли говорить, что патриарший престол в Москве устроен лишь по царской воле. Антиохийский патриарх, осыпанный царскими милостями, уезжая из Москвы, обещал, что предложит на соборе восточных святителей учредить патриаршество в России. Это дело было уже в полном ходу, уже царь был извещен, что восточные патриархи сочувствуют задуманному делу, как совершенно неожиданно пришла весть к царю, что в Москву едет византийский патриарх Иеремия. Встретили его с еще большею честию, чем антиохийского. Иеремия так описывал плачевное положение своей церкви: «Я приехал в Царьград; вижу – Божия церковь (храм св. Софии) разорена и строят в ней мечеть; все достояние разграблено, кельи обвалились. Султан стал присылать ко мне доверенных людей своих, чтобы устроить патриаршую церковь и кельи в другом месте Царьграда; а мне строить нечем, вся казна расхищена; и я челом бил султану, чтобы позволил мне идти в христианские государства для сбора милостыни на церковное строение». Из беседы с патриархом обнаружилось, что он приехал в Москву только за милостыней, за сбором пожертвований для обновления своей патриархии; а насчет учреждения русского патриаршества он не привез никаких решений. Тогда царю или его советникам пришло на мысль предложить Иеремии стать русским патриархом: византийский патриарх считался старшим, и переход его из Константинополя в Москву должен был возвысить ее в глазах всех восточных христиан. Затруднение было лишь в том, что царь очень любил митрополита Иова и не хотел с ним расстаться, и потому Иеремии было предложено, если он останется в России, жить не в Москве, где предполагалось оставить митрополита Иова, а во Владимире. «Будет на то воля великого государя, – отвечал Иеремия, – чтобы мне быть в его государстве, я не отказываюсь; только быть мне во Владимире нельзя: патриархи живут всегда при государе». Царь на совещании об этом ответе высказал между прочим следующее: «Правильное ли дело нам нашего святого, преподобного отца нашего и богомольца Иова, митрополита от Пречистой Богородицы и от великих чудотворцев, удалить, а сделать греческого закона патриарха, а он здешнего обычая и русского языка не знает, и ни о каких делах духовных нам говорить с ним без толмача нельзя». В конечном итоге патриаршее достоинство было присвоено митрополиту Иову лично Вселенским Патриархом Иеремией II в мае 1589 года (Иеремия прибыл в Москву 13 июля 1588 года, после чего последовали сложные переговоры с московским правительством). Затем подтверждено соборами в Константинополе в 1590 и1593, о чем в Москву были посланы грамоты. После довольно долгих переговоров Годунова с Иеремией тот согласился поставить в патриархи кого‑либо из русских архипастырей. Царь пожелал, конечно, Иова. С большою пышностию был совершен 26 января 1589 года обряд постановления его в патриархи. Вместе с тем четыре российских архиепископа: новгородский, казанский, ростовский и крутицкий (в Москве) возведены были в сан митрополита; а шесть епископов получили звание архиепископов. Иеремия, богато одаренный, отправился в Константинополь с царской грамотой к султану. «Ты бы, брат наш Мурат, – говорилось в ней, – патриарха Иеремию держал в своей области и беречь велел пашам своим так же, как ваши прародители патриархов держали в береженье, по старине, во всем; ты бы это сделал для нас». Таким образом, значительную роль в исходатайствовании решения восточных патриархов сыграл Борис Годунов, фактически управлявший тогда Русским царством при царе Феодоре Иоанновиче. Единоличные действия Патриарха Иеремии в Москве вызвали неоднозначную реакцию на православном Востоке: крайне резко возражал против них, оспаривая их законность, авторитетный канонист и богослов Мелетий Пигас, ставший в 1590 году (после собора в Константинополе) Александрийским Патриархом. Он был убежден, что действия Иеремии в Москве были обусловлены хитростью со стороны русских. Тем не менее позже он был в числе подписавших грамоту 1593 года (на грамоте 1590 года подпись александрийского патриарха отсутствовала, ввиду междупатриаршества). Через два года привезена была в Москву грамота на учреждение патриаршества, которая была утверждена собором восточных патриархов. Хотя и прежде московский митрополит на деле был главою русской церкви и не зависел от византийского патриарха, но теперь самостоятельность русской церкви признавалась всенародно всеми православными святителями; а сан патриарха в глазах всех православных высоко поднимал главу русской церкви. Делал как его, так и русского царя лидерами всех православных христиан планеты. Учреждением патриаршества был доволен русский православный царь, становившейся теперь легитимным правителем православной империи. Довольны были все повышенные духовные лица; доволен был и Борис Годунов: его благожелатель Иов теперь получал больше силы и значения, мог ему оказать при случае больше поддержки; а это было нужно дальновидному политику. В Уложенной грамоте 1589 года, в частности, декларировалась известная по более ранним источникам концепция Москвы (точнее, «Росийского царствия») как «Третьего Рима»: «Великое Росийское царствие, Третей Рим, благочестием всех превзыде». Как показали графологические исследования конца XX века, значительная часть подписей иерархов (кроме самого патриарха Иеремии II) на Грамоте 1590 года была поддельной (из 105 подписей участников Собора не менее 70 не подлинны: выполнены не указанными в этих подписях иерархами), что, вероятно, было вызвано спешкой. Однако все подписи на акте важнейшего Великого Константинопольского собора 1593 года (42 иерарха) – подлинные. Это говорит прежде всего о том, что элемент спешки, особенно помноженный на турецкую османскую бюрократию, сменившую в Константинополе византийскую, несомненно присутствовал. Но при этом при подписании самого важного документа, повышавшего не только церковный, но и светский, политический статус Русского Царства, все бумажные формальности были с педантичным старанием исполнены. Надо отметить, что введение патриаршества в России произошло как по прямому указанию свыше. Ибо наступившая вскоре Смута, происшедшая вслед за ознаменованным рядом бедствий, и прежде всего жестоким голодом, царствованием Бориса Годунова, явно выдвинула Православную Церковь как важнейший фактор национального самосознания, без которого было бы невозможно новое государственное строительство в России. Так, церковное благословение привело в движение и земское Нижегородское ополчение, и самые стойкие казачьи отряды, что позволило сохранить в 1612 году Российскую государственность. И здесь мы прежде всего видим духовных вождей России: патриарха Гермогена, собственной жизнью заплатившего за восстановление Российской государственности, троицкого келаря Авраамия Палицина, вдохновлявшего русских воинов на их подвиг по освобождению страны от интервентов, нижегородского протопопа Савву Ефимьева, благословившего русское ополчение в поход на Москву.