Золотая рыбка. Часть 1

— Знаешь, у меня все из головы нейдет тот субъект, что был у тебя ночью.

Я опускаюсь на стул у постели и с кислой миной выдавливаю:

— И чем это он поразил твое воображение?

— Просто понравился.

Вот так-то! Мартину он понравился, хотя не отплясывает брейк, да и на мотоцикле, поди, гонять не умеет. Трудно представить, как Даниэль Беллок, подняв «кавасаки» на дыбы, скромно улыбается восхищенной публике. Чем же, спрашивается, он прельстил моего братца?

Сопалатник Мартина, молодой парень с загипсованной выше колена ногой, ест меня глазами. Огромные, бездонно черные, в них можно утонуть. Нос у парня острый, пухлые губы сочно-вишневого цвета — словом, ярко выраженная экзальтированная наружность, за которой скрывается артистическая натура или расшатанная психика.

Мартин отвлекает меня от праздных мыслей, касаясь моей руки. Ладонь у него сухая и теплая.

— Ден! Видела охранника у двери?

— Видела. Теперь ты в безопасности.

— Ты так считаешь? Значит, все о'кей?

— А разве нет?

— Какая-то ты кислая, — усмехается он. — У тебя что, неприятности? Могу чем-то помочь? Только не кидайся на меня, пожалуйста.

— Спасибо, со мной все в порядке. Собираюсь навестить Круза.

— Я думал, ты с ним порвала.

— В принципе это тебя не касается, но так уж и быть, признаюсь: пока что я с ним не порвала, хотя подобная мысль приходила мне в голову. Но сейчас я нужна ему больше чем когда-либо.

Мартин поворачивает голову к соседней койке, и я слежу за его взглядом. Бездонные черные глазищи на секунду обращаются к брату и снова прилипают ко мне. От этого пристального взгляда делается не по себе, я невольно проверяю, все ли пуговицы на блузке застегнуты. Одежда моя в полном порядке, тем не менее я чувствую себя обнаженной. Перевожу взгляд на окно; сквозь тонкую льняную занавеску в палату просачивается солнечный свет и шум улицы.

— В конце недели меня выпишут. Мама настаивает, чтобы я какое-то время пожил у них. Меня, видите ли, надо беречь, и тут ее не переубедишь.

— Ты, никак, жалуешься?

— Вроде того. Домой хочется. К тебе под бочок.

— До конца недели у нас будет время все обсудить.

— Поговоришь с родителями?

— Там посмотрим.

Лицо Мартина искажается гримасой, как у ребенка, которого грубо одернули. Сердце мое сжимается от сочувствия к брату. Я наклоняюсь к его уху.

— Пока твой вчерашний «санитар» разгуливает на свободе, не стоит забирать тебя домой. Не хочу, чтобы ты целыми днями торчал один в квартире.

— Я не ребенок.

— Знаю. Но отсутствие терпения — чисто ребячья черта.

Аудиенция окончена. Мартин закрывает глаза, усталым взмахом руки приказывая мне удалиться. Я оставляю без внимания эту театральность, хотя она очень напоминает мне манеры Круза. Чмокаю брата в щеку, кивком прощаюсь с соседом, взгляд которого по-прежнему ненасытен, и лечу в другую больницу. Время летит быстрее меня, и час, когда я должна переступить порог роскошной виллы, стремительно приближается. Что греха таить, перспектива вечернего дежурства меня не увлекает, поэтому я пытаюсь оттянуть назначенный срок.

Круз встречает меня очередной одой, которую я обязана тотчас прочесть. Я нахожу его опус высокохудожественным и проникновенным и испытываю легкий стыд от того, что адресован он мне, неблагодарной. Но сути это не меняет, поскольку в прежних наших взаимоотношениях Круз выступал главным героем и в нынешних страданиях сохраняет за собой ведущую роль. Меня он вообще не принимает в расчет, главное — что я растравила ему душу. Утешаюсь мыслью, что незаменимых людей нет. Найдет себе Круз другую Музу, которая станет служить ему верой и правдой.

После ознакомления с одой мы вступаем в переписку. Круза интересует главным образом одно: понравился ли мне его шедевр. Я дразню его односложными ответами; из нас двоих литератор он, зато я на многих людях испробовала, какое невероятное раздражение вызывают короткие фразы, даже если не содержат неприятной информации.

Наконец Круз решает переменить тему, и на странице полуисписанного блокнота появляется вопрос: «Что нового на белом свете?»

Я откладываю ручку — ведь моя-то челюсть в целости-сохранности — и отвечаю в устной форме. Ситуация мне на руку, чем я и пользуюсь. Круз лишен дара речи, так что я вольна выбирать направление и темы разговора, однако мой репертуар вскоре иссякает. Уступив просьбе Круза, соглашаюсь по пути домой забросить в редакцию кое-какие материалы.

Вручаю конверт адресату, минуту-другую мы болтаем о пустяках, и я лечу дальше. От голода подводит живот, и я пытаюсь разрешить дилемму: отправляться за покупками или же перекусить на скорую руку в бистро напротив дома. Побеждает тяга к комфорту. Я располагаюсь у окна и, чтобы скрасить время, наблюдаю за жизнью улицы.