Золотая шпора, или путь Мариуса

Мариус не слишком полагался на заверения Симона, что аборигены будут вести игру по-честному. Симон — идеалист, это свойственно его возрасту. Между собой мерданы, может, и играют в благородство. А тут — чужак, который всем, как кость в горле… Лучше не ждать от них особого джентльменства. Хотя, если верить Симону, сам Бог (Рагула повернутый) лично и на месте накажет всякого, кто нарушит священные правила поединка. Но, может статься, в таких исключительных ситуациях Рагула закрывает глаза на отдельные нарушения кодекса чести?

— Тридцать четыре, тридцать пять!..

Нет, мордатый окончательно обнаглел! Частит, как шлюха под богатым клиентом. Впрочем, теперь уже все равно. Вот он — дом Гисмонда. Мариус быстро упер ногу в один из многочисленных выступов на стене.

— Тридцать восемь…

Мариус схватился за крышу и начал медленно подтягиваться на руках.

— Тридцать девять…

Мариус осторожно, чтобы не заметили, переместился на крышу. Необработанная каменная плоскость, хорошо разогретая солнцем. Бесчисленное множество выступов и впадин.

— Сорок!

И теперь со стороны его увидеть невозможно.

Солнце обрушило на Мариуса всю свою испепеляющую мощь.

Мысленно благодаря добрых людей в Дагабе за одежду, он вжался в крышу и замер. Экипировка жителей страны Умар работала на все сто процентов. Плотная ткань обладала сильным жаротталкивающим эффектом. Если бы не она, Мариус уже начал бы поджариваться.

Сколько можно вылежать на этой сковородке? Мариус надеялся, что не менее четверти часа. Именно столько дается второму участнику игры на поиски.

Расчет Мариуса был психологически тонок и выдавал в нем прилежного ученика Уго. Вряд ли Гисмонду могло прийти в голову, что соперник использует для укрытия его же собственный дом. Возможно, для порядка Гисмонд бегло проверит здание. Изнутри. Но уж на крышу вряд ли полезет.

Припекало. Время оплывало, растекалось, секунды удлинялись до бесконечности. Мариусу казалось, что он перенесся в навеки застывший мир. Время остановилось, чтобы до скончания дней зафиксировать эту картину — белое небо, изжелта-белый солнечный диск. И адское пекло. Мариус спрятал голову под ткань. Ненадолго полегчало. Сухой язык царапал каменное небо, как коготь. Мариус смутно различал отдаленный гомон. Видимо, зрители комментировали ход поединка. Другие звуки из природы ушли. Мучительно напрягаясь, Мариус пытался уловить шорох, стук, производимые Гисмондом. Тщетно! Неопределенность изматывала так же, как и жара. Мариус из последних сил заставлял себя лежать неподвижно. Чудодейственная ткань уже не спасала. Солнце добралось до кожи человека и с радостью впилось в молодую плоть. Мариус услышал ехидное замечание, которое могло принадлежать только Обращенному Рагуле: "Дурак! Ты надеялся меня обмануть? Что ж, испытай силу Бога!"

Если бы не круглая войлочная шапочка, мозги Мариуса уже можно было бы подавать к столу. С трудом он хватался за ускользавшие мысли. Что делать, когда истинный Бог от тебя отвернулся? Странники учат, что Бог требует от каждого человека исполнить долг до конца. Пока долг исполняется, Бог тебя защищает. Если Всевышний снимает свою защиту, ты становишься ему безразличен…

Мариус не мог понять, почему мысль его устремилась в этом направлении, но чувствовал: не зря. Он опять упустил нить, затем вроде бы вновь за нее ухватился. Итак, смерть? Принять ее? Глядишь, и окажется она очистительной. Смерть. Представь себе ее отвратительное рыло. Два корявых клыка, с которых каплет кровь. Это — безмерный ужас. Темнота. И ничего. Все, чем жил, уйдет…

Мариус содрогнулся. В голове плыли красные облака и розовые собаки.

Зачем он здесь? Долгие месяцы пути, лишений. Смерть Расмуса. Зачем все это? Чтобы сдохнуть, подобно беспомощному червяку, поджаренному мальчишками-садистами? Напрасная смерть есть высшая глупость. Это кто сказал? Уго… Кто такой Уго? Мариус не смог вспомнить.

Нет, терпеть дальше невозможно. Это — самоубийство. Нельзя лишать себя жизни. Странники говорят: "Не тебе обрывать нить, на которой ты подвешен". Что-то желтое вспыхнуло в мозгу, мелькнуло перекореженное лицо Любовника, который завизжал: "В тень, мессир, в тень!" Мариус со стоном сполз с крыши — вернее, свалился мешком. Благо, дома мерданов не отличались высотой. Спасительная прохлада! Перед глазами мелькали бесформенные тени, заволакивая все чернотой. Мариус дышал прерывисто, хрипло. О состязании он совершенно забыл. В ушах раздавался малиновый звон. Затем кто-то оргастически застонал. Мариус понял, что это Любовник. — Нашел! — послышался истошный, радостный и удивленный крик, который перерос в многоголосый шум, хлестко ударивший по мозгам Мариуса. Совсем близко возникло полускрытое темными кругами осклабившееся лицо с клочковатой бородой. И, наконец, спасительная темнота объяла Мариуса — мягкая, как пуховая перина, которую десять лет собирала, пушинка к пушинке, бабушка Вера, чтобы выдать замуж свою дочку Хельгу, мать Мариуса.