Золотая симфония

Как-то ночью в нашей квартире раздался звонок. Звонила Марта. То ли она забыла, что у нас ночь, то ли вообще часов не наблюдала. Сын, который подошёл к телефону, не решился меня будить, зная, что я принимаю на ночь снотворное. Мы ещё раза два обменялись письмами и замолчали. Где она сейчас? Как - где? В самом надёжном месте - в моей памяти, вмещающей тьму разных образов, событий и времён. Там всё ещё длится тот беспросветный мартовский день, когда умерла моя мама. Марта приехала ко мне и, не говоря ни слова, не пытаясь ни утешить, ни отвлечь, обняла за плечи и по-деревенски, по-бабьи завыла. А мне ничего другого и не надо было. Я хотела только одного - выплакаться, и она дала мне такую возможность.

А вот мой день рождения, на который она пришла с букетом каких-то полупризрачных сухих трав и собственным рисунком, сделанным тушью. "Это - фантазия на тему твоего стихотворения. Угадай какого". Я долго всматривалась в переплетающиеся и расходящиеся абстрактные линии, но так и не угадала. Она дарила мне множество своих рисунков, которыми одно время сильно увлекалась. Все они напоминали её танец: удлинённые гибкие линии переплетались, расходились, свивались в кольцо, снова расходились. И как она может жить без танца, без сцены? Вот так и может. Она много чего может. Может, уехав из Литвы, обосноваться в Армении, потом в Москве, потом в Штатах. "Я, наверное, начисто лишена ностальгии, - говорила она, - легко обживаюсь на новом месте. Я и в поезде могу жить. Повешу картины на стену, занавески на окна, брошу что-нибудь пёстрое на лежанку - и дома".

Кто же она? - Фея? Баба Яга? Железная женщина? И то, и другое, и третья. Зачем ей театр? Весь мир - театр, где у неё тьма ролей. Мне нравилось смотреть на Марту, когда она проводила разминку перед началом репетиции. Волевая, сильная, она звонко щёлкала пальцами, приказывая всем повторять за ней: щёлк - и она висит, как бельё на верёвке, щёлк - и тянется ввысь, как шпиль готического собора, щёлк - и кисти сжаты наручниками, щёлк - и становится темно от крыльев. Вон их сколько больших, шуршащих. Ещё секунда, и полетим. Так её, - судьбу. Так её, так её. Пусть знает, кто здесь хозяин. Нет никаких наручников - есть крылья. Нет ностальгии - есть свобода. Нет тоски, нет отчаяния. Есть амазонка с хлыстом, которая повелевает.

Глава V

Dahin, Dahin

О штампах с любовью

Это скучное слово "шаблон", существующее в толковом словаре с пометкой "неодобрит". Это сладкое слово, означающее устойчивость и стабильность.

Шаблон - скрепа, соединяющая грандиозную и хрупкую конструкцию - жизнь.

Шаблон - припев, творящий песню: что бы ни звучало до или после, он все увяжет.

Капитан, капитан, улыбнитесь,

Ведь улыбка - это флаг корабля,

Капитан, капитан, подтянитесь,

Только смелым покоряются моря!

Шаблон - то, чему покоряется житейское море; то, что способно хоть как-то обуздать его и ввести в рамки.

Шаблон - стройматериал, кирпич, из которого Наф-Наф складывает жилище, недоступное волку.

"Чур-чура, я в домике", - кричали мы в детстве, забегая в кружок, очерченный мелом на асфальте или прутиком на земле. Все круги были похожи, но каждый знал свой и, очутившись в нем, чувствовал себя в полной безопасности. Салка в полушаге, а осалить слабо, потому что ДОМ сакрален и недоступен. Заперев его изнутри - "трик-трак", - мы вступаем в таинственную область привычек, привязанностей и любимых штампов. И не дай Бог лишиться хоть одного из них. Нарушение стереотипа - испытание для взрослого и катастрофа для ребенка. Лишить его привычного - все равно, что резко выдернуть пеленку из-под младенца. Однажды я проделала нечто подобное со своим новорожденным сыном и увидела панику на его лице, увидела, как быстро и беспорядочно задвигались его крохотные конечности - он летел в пропасть. Рутина жизни священна. Она спасает от хаоса и держит на плаву. "Кто пил из моей чашки и сдвинул ее с места? Кто сидел на моем стуле и сломал его?", визжит Мишутка из сказки "Три медведя". Горе Маше, вторгшейся в святая святых и там набедокурившей. Ребенок (а ребенок и душа - почти синонимы) вступает с каждой вещью, с любым, даже самым будничным явлением жизни, в тайный сговор. Поедая кашу из СВОЕЙ тарелки, он не просто ест, а близит встречу с Дюймовочкой, живущей на дне ее. Прихлебывая молоко из любимой треснутой чашки, общается с трещиной, имеющей богатую и бесконечную историю. Ложась спать, разглядывает потолок, по краям которого бегут провода и ходят маленькие люди в валенках и ватниках. Садясь за стол делать уроки, принимается исследовать пещеру, образовавшуюся в доисторические времена до его дня рождения, когда легкомысленная мама оставила на столе включенный утюг. Любимая дыра - необходимое условие существования. Устранить ее, поменяв старый стол на новый, значит разрушить устойчивый мир, выдуть тепло из обжитого пространства.