Золотая струна для улитки

– Грозу? – Наташа непонимающе смотрит на Андреа и вертит в руках только что подаренный ей черный веер.

– Да. Попробуй изобразить грозу.

– Почему грозу?

– Гроза – это всегда драма: с завязкой, нарастанием конфликта, кульминацией и развязкой. Гроза – это та же страсть. И если тебе сложно выражать чувства, давай попробуем играть явления природы. Садись, послушай.

Андреа ставит в проигрыватель диск Пако, прикладывает палец к губам и опускается на пол рядом с музыкальным центром, прикрыв глаза.

Легкая, тихая вибрация струн напоминает звук первых редких капель наступающего дождя, шум поднимающегося ветра, обеспокоенный шелест листвы. Гитара все еще поет не в полную силу, мелодия разливается неторопливыми переборами, в которые неожиданно вплетаются уверенными штриховыми вкраплениями громкие, будто барабанные, дроби – и вот до слушателей уже доносятся щелчки открываемых зонтов и топот бегущих в укрытие. Музыка становится тревожной: она то уныла и монотонна, словно серый обложной ливень, то вспыхивает, сверкает громом и молнией. Андреа кажется, что она слышит треск ломающихся деревьев, видит искры перебитых проводов, чувствует, как ноги становятся мокрыми от потоков бегущей воды. Гитара заходится в таком бешеном ритме, что льющиеся с неба ручьи готовы поглотить и смыть все на своем пути. Мелодия хлещет, бьет, разрывает, подбрасывает… И вдруг обрывается на полузвуке. Через какую-то неуловимую для непрофессионального уха долю секунды в гармонию трагедийных аккордов вклиниваются мажорные ноты. На хмуром небе то здесь, то там появляются робкие просветы, сквозь иссиня-черную гладь к земле устремляются солнечные лучи. Гитара успокаивается и вибрирует начальными интонациями, в которых теперь слышится пение птиц, чувствуется запах свежести и обновления. Музыка постепенно удаляется, оставляя в душе слушателей ощущение наступившего всеобщего умиротворения.

Андреа открывает глаза. Наташа сосредоточенно раскрывает и закрывает веер.

– Понравилось?

– Очень. Но я все равно не понимаю, как это можно сыграть руками. С дробями все просто, следуют за музыкой. Медленная мелодия, и ноги так же двигаются. Убыстряется, стучу сильнее. А руки куда девать? – Девочка жалобно гундосит и ждет от Андреа конкретного руководства.

– Наташенька, кто из нас танцор, ты или я? Руки контрастируют с ногами. Ты забыла теорию? Включаем музыку еще раз, ты слушаешь и изображаешь ее правой рукой. И не надо делать мученическое выражение лица. Кому нужно фламенко, тебе или мне?

– Мне, – соглашается Наташа.

«Обеим», – знает Андреа.

– Пробуй.

Девочка выходит на середину комнаты, медленно раскрывает веер так, что извне виден лишь большой палец, и вибрирует кистью в такт мелодичным колебаниям струн. Легкие перышки на концах веера дрожат, будто стряхивают с себя капли воображаемого дождя. Музыкальный темп ускоряется, робкую перьевую рябь сменяют медленные, нарочито заторможенные обмахивания. Не отводя в сторону локтя и плеча, Наташа слегка разворачивает кисть и возвращает ее в прежнее положение. Гитара жаждет резких, тревожных дробей, которые девочка мысленно выстукивает, сопровождая «танец» неторопливыми, гибкими вращениями кисти извне к середине.

– Очень хорошо.

Они слушают и «танцуют» в той же неподвижной манере шторм, ветер, закат, снег, листопад.

– Получается?

– Получается.

– Ты обещала сыграть, когда у меня начнет получаться.

Андреа расчехляет гитару, и комнату наполняет музыка, которой Андреа живет последнюю неделю.

– Что это?

– Не догадываешься?

– Что-то страшное…

– Землетрясение.

9

Земля трясется под ногами. И хотя асфальт тверд и недвижим, Андреа не покидает ощущение зыбкости почвы. Она стоит у незнакомого подъезда и теребит в руках бумажку с нацарапанным адресом. Зоя продиктовала его по телефону и, описав все свои мытарства («Мне пришлось два дня висеть на проводах и общаться с целой кучей давно забытых людей. То ты их не помнишь, то они тебя»), взяла с подруги клятвенное обещание не откладывать визит и ничего не бояться. Пообещать было, как водится, гораздо легче, чем исполнить.