Золотая цепочка

— Шестой жилицей в двухкомнатной квартире. Да еще Маринка со мной. По соседству с Гущиным. Прямо скажем, перспектива блестящая. То-то обрадуется Надежда Павловна, твой отчим и твои сестренки. И материальная база у нас с тобой всем на зависть. У меня аспирантская стипендия, у тебя целых сто рублей слесаря-ремонтника. Заживем на славу.

«Вполне достаточно для начала», — чуть не сорвалось у него с языка. Но Глеб тут же ужаснулся своего идиотского оптимизма. Обрекать Лизу на такое существование?.. И спросил с надеждой:

— Тебя удерживает только это?

— Ты думаешь, это пустяки, жадность? Между прочим, эмоциональное начало — это очень хорошо. Но не до телячьего идеализма. Я не верю в рай в шалаше даже с милым. Стандарты комфорта растут год от года…

Что скажешь, если Лиза снова права, как права она всегда в каждом своем суждении и поступке. Разве не обязан он заботиться о Лизе?.. Женщина на шесть лет старше его, красивая, умная, поверила ему, откликнулась на его любовь. Так неужели он поведет себя, как желторотый птенец, не станет для нее настоящим мужчиной, опорой в жизни?.. И вспомнился друг. А друг ли? — заспорил с собою Глеб. Конечно же, друг, неожиданный и надежный…

За мутным стеклом вагонного окна медленно поползли назад лотки с мороженым и пирожками, табачный киоск, крохотный магазинчик, приземистое станционное здание и, наконец, обшитые зеленым плюшем кустарника сопки, меж ними угадывалась морская синь.

«Впрочем, какая там синь, — возразил себе Глеб. — Небо свинцовое, и волны отливают свинцовым блеском». Глеб поежился, представив, как холодна и шершава сейчас морская вода, но снова заспорил с собой. «И все-таки это — море. Пусть не курортное, ласковое, однако же море».

Море, любимое отцом и унесшее отца, оно осталось позади. А впереди — Москва. Дом матери. Нет, не надо обманывать себя — дом отчима.

«Но в этом доме мать, сестренки», — попробовал разубедить себя Глеб. И тут почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Глеб крутнулся на своей полке и услыхал вежливо приглушенный вопрос:

— Пехота меняет гарнизон?

— Если и пехота, то воздушная. Надо различать рода войск.

На полке против Глеба полулежал парень чуть постарше Глеба. До подбородка тянулись рыжеватые бакенбарды, густые, ухоженные. Ноздри шевелились, и казалось, острый хрящеватый нос жадно принюхивался к воздуху в купе. Тонкие рыжеватые брови то смыкались хмуро, то удивленно всползали вверх. Светлые глаза иронично сощурены. Однако ответ его прозвучал почти примирительно:

— А я не силен в пуговках и эмблемах. Служить не довелось. Отсрочку дали по роду работы. — Он улыбнулся не то сожалеюще, не то с бахвальством. — Значит, не царица полей, а царица воздуха. По мне — один хрен. Скажи все-таки, если, конечно, не какая-нибудь там тайна: перегоняют или в отпуск?

— Поодиночке солдат не перегоняют, — назидательно сказал Глеб, досадуя на то, что сосед прилип с разговором. — Домой еду.

Востроносый, словно бы не замечая его настроения, сказал радушно:

— Что это мы с тобой безымянно? Меня, например, Аркадием звать. А тебя?

Не отвечать было просто свинством. И Глеб назвал себя.

— Домой — это хорошо, — одобрил Аркадий. — Это даже распрекрасно, — сразу вдруг замкнулся и договорил с неожиданной для него грустью: — Хорошо после долгой отлучки. И само собой, если дом — это дом, а не какая-нибудь там крыша над головой.

«А не такой уж ты весельчак», — отметил Глеб и сказал теплее:

— Это кому как повезет. У меня вот тоже дом, он, конечно, дом, да хозяин-то отчим в нем. — И засмеялся невесело.

— Ясненько. — Глаза Аркадия сузились. Не то задумчиво, не то презрительно, как угадаешь. Он, как бы опомнясь, мгновенно разлепил веки, остро, оценивающе осмотрел Глеба: — Значит, не так, чтобы дом, а больше крыша над головой.

Глеб вздохнул печально и, чтобы не отвечать на трудный вопрос, сказал:

— У тебя, значит, тоже случались… Долгие отлучки…

Глеб даже удивился: какими переменчивыми бывают лица. Аркадий уже не улыбался. Тонкие губы сомкнулись змейкой, сощурились недобро глаза, чуткими, острыми сделались зрачки, а голос стал жестким:

— Случались, говоришь? — Он засмеялся, будто камушками загремел в консервной банке. — Со мной, парень, такое случалось, что тебе и в страшных снах не снилось. Я и горькое хлебал, и соленое, и горячее до слез… — Жесткое лицо Аркадия закаменело…

— Где же это так пришлось туго? — спросил Глеб с искренней заинтересованностью. — В армии, говоришь, не служил. Или работа трудная?

Взгляд Аркадия стал насмешливым, но тотчас же зрачки снова сузились, и слова прозвучали горько:

— Вот именно, трудная. Опасная даже… Ладно, двинули в ресторан. Насчет грошей не сомневайся. Какие гроши у демобилизованного солдата? Я угощаю.

Аркадий был щедр на разносолы, позабытые Глебом за годы солдатской службы, и особенно на выпивку. То и дело подливал в рюмку Глеба.

— Эх, Глебка, друг ты мой ситцевый, ты вот что, рубай, чувствуй, что вернулся на гражданку. В армии еда известная — щи да каша…

Глеб хмелел. Он уже не досадовал на многословие Аркадия, на его фамильярность. Глеб улыбался блаженно и вяло возражал: