Золотая цепочка

Ей всегда так не хватало спокойствия. С Гущиным его не обретешь. Оставил отличную должность на спецобъекте, устремился чуть ли не лаборантом, но в науку. Наспех собрал чемодан и отправился в «море-окиян» на «Витязе». На полгода!

А какое спокойствие рядом с Глебом, если… И зачем только в прошлом году, когда застала его за выплавкой самодельной пластины, она не сказала ему решительно «нет». Промолчала, сделала вид, что не поняла, не догадалась. А Глеб неизвестно почему перестал отвечать на письма. Наверное, она поступила по-бабьи, когда решила лететь невесть куда и зачем. И может быть, перст судьбы в том, что встретила Аксенова.

— И все же парадоксально, — сказала она, думая о своем. — Девушке — ружье?..

— Наверное. — Аксенов пожал плечами и неуверенно предложил: — Может быть, пока держится грозовой фронт, мы пойдем в ресторан и поужинаем?

Елизавета Ивановна молча поднялась, решительно надела на плечо свою болотного цвета сумку и взяла Николая Аристарховича под руку.

3

Федотыч, моторист рудничного катера, обернулся к Насте и Глебу, приглашая к беседе:

— Долго нынче держится коренная вода. Но уж зато травы на островах будет укосно. Замочило так, что еле-еле лозняк над водой мельтешит.

— Красиво! Краски-то какие… — воскликнула Настя и не спускала взгляда с раздавшейся вширь реки, с островов с выступавшими над водой кустами, точно крышами града Китежа.

— Рассвет в самой силе, вот небо и полыхает, — подхватил Федотыч обрадованно, будто он сам разлил по воде и тайге эти краски.

Макушки сопок словно бы разрумянились ото сна. Шаром налились облака и поползли в реку в поисках прохлады, и река подернулась розовой рябью.

«Совсем как на пруду в то утро», — Настя посмотрела на Глеба. Он поднял глаза на Настю. И ей показалось: в них тоже плескалась вода. Скулы его порозовели. «Он помнит то утро», — обрадовалась Настя.

— А раньше я любила желтый цвет.

Глеб рассмеялся с вызовом, дерзко, как бы желая стряхнуть с себя оцепенение, и сказал:

— Классический цвет измены.

— Такую нелепость мог распустить по свету лишь очень мрачный человек.

Настя горячо заговорила о том, как жаль ей незрячих людей, кого оставляет равнодушными желтизна сентябрьского леса, подсолнух над плетнем огорода, капля янтаря на морском песке, сгустки меда в зеленоватом воске сот, солнечный луч в траве…

А Глеб впервые разглядел золотистые точечки в ее глазах, желтые крапинки веснушек. Ему захотелось тотчас же сказать об этом Насте, но он подавил это желание, вспомнив циничную тираду Шилова: «В мире есть единственная реальная ценность — золото!»

Глеб наклонил голову и сказал:

— Если уж честно, то всем цветам я предпочитаю фиолетовый… Ночь, предгрозовье, снега из окна вагона. И ночное море. Я очень любил слушать его. Я различал в его гуле то стоны погибших, то голоса надежды…

Глеб замолк. Аркаша Шилов, доведись ему услыхать все это, от души бы повеселился над «карасями-идеалистами», но остался бы очень доволен. Шилов еще вчера поучал: «Девки, они с чего начинаются? С ушных раковин да еще с сердчишка, которое прямо-таки изнывает от желания отогреть чью-то заблудшую душу. Так что ты, главное, капай ей на мозги насчет своих порывов, которые-де вдребезги расшибаются об острые углы бытия. Их, девок, хлебом не корми, только подкармливай байками. И все. И она — твоя…»

— Разве ты жил у моря?

Он не любил рассказывать об этом, был убежден: с родителями ему крепко не повезло. Даже на вопросы Лизы отвечал неохотно. Однако Настя смотрела на него с таким искренним интересом и сочувствием…

…Прохладное северное море. Серо-зеленые волны с ревом рушатся на моторку, норовят захлестнуть ее, зашвырнуть к береговым соснам. Загорелые, в синих змейках татуировки, руки отца крепко держат штурвал. Ветер треплет бронзовый чуб, офицерская фуражка с малиновым околышем чудом держится на затылке. И Глебу кажется: моторка летит навстречу погрузившемуся в море солнцу. Отец выключал мотор, мечтательно говорил:

— Подрейфуем. Доверимся Посейдону. Авось он не проткнет нам днище трезубцем. — Отец ложился на дно лодки, смотрел в небо, по которому быстро, словно кто его чернилами заливал, растекались фиолетовые разводы. — И через тысячу веков море останется таким же, как при Магеллане, Колумбе, Беринге. Так же будут реветь волны, водоросли пахнуть йодом. Нигде человек не соприкасается с природой так близко, как в море.

— Почему ты не стал моряком? — спросил Глеб.

— Родился-то я в Миргороде. И хотя там, кроме воспетой Гоголем лужи, других водоемов не водится, спал и видел себя на мостике корабля. Но война стояла на пороге, определили меня в пехотное училище. И стал я подданным «царицы полей». Хорошо еще, что назначили в приморский гарнизон.

Вскоре они простились с морем и с плаваниями под звездами. Отца с повышением перевели в московский гарнизон. Мама радовалась:

— Я разобьюсь в лепешку, но сделаю так, чтобы твои однополчане, Костя, говорили о нашем доме как о самом гостеприимном.

По вечерам у них частенько собирались гости. Чаще других наведывался «по-холостяцки, на огонек» начфин части Владимир Прохорович Карасев.