Нет, что-то здесь не так. И вряд ли мне удастся выбраться из дома, когда я почувствую опасность. Дверь наверняка будет заперта. Да и окна — не факт, что я смогу открыть. Может, там какая сигнализация…
Мне хотелось уже, чтобы Николай поскорее оставил меня одну, дал мне возможность осмотреться и подумать. Во-первых, надо успокоиться. Это Оле надо было переживать, ведь она оставалась реально одна, без поддержки. И никто не знал, где она, ей неоткуда было ждать помощи. У меня — совсем другое дело. И уж в крайнем случае, даже если я не сумею открыть окно и впустить сюда моих телевизионщиков, они вызовут полицию и меня освободят. Не позволят, чтобы со мной случилось что-нибудь нехорошее. Да если разобраться, то уже одна шумиха вокруг моего плена в этом доме и съемка момента моего освобождения с помощью отряда ОМОНа положит начало целой серии репортажей, а потом и шоу на телевидении, куда я буду приглашена в качестве жертвы неизвестных мне заказчиков-извращенцев. Уж мне найдется что рассказать! А канал мне хорошо заплатит за мое участие в этом шоу. Там шоу, здесь шоу — где-нибудь да заплатят. Но если телевизионщикам повезет и они снимут спектакль внутри дома, то ставка повысится в тысячу раз! А если еще и вычислят заказчиков и назовут их имена… Да вся страна содрогнется, узнав, кто за всем этим стоит…
Наконец Николай уехал. И дверь не запер!
— Тамара… — обратилась я к девушке, увлеченно сдиравшей кожуру с апельсина. — Дверь не заперта. Значит ли это, что я в любой момент могу выйти из дома, чтобы подышать свежим воздухом?
Она сделала вид, что не слышит меня. Ага. Понятно. У нее инструкция, запрещающая ей разговаривать со мной. Ну и ладно. Подумаешь. У нее своя работа, а у меня — своя. Но почему-то после того, как она никак не отреагировала на мой вопрос, у меня возникло к ней неприязненное отношение. Почему? Я же понимала, что она действует так, как ей приказано. И что она здесь тоже не просто так, что она зарабатывает деньги. То есть не от хорошей жизни она будет здесь готовить мне еду и убираться. Или же только готовить? Вот в этом я пока еще не разобралась. Или слушала Николая невнимательно. Нет, все-таки, чтобы целый месяц содержать такой огромный дом в чистоте, недостаточно одной Тамары. И готовить, и все вокруг мыть, чистить, протирать, пылесосить… Это просто невозможно.
— Ладно, я все понимаю… Ты не имеешь права разговаривать со мной. Повсюду же камеры. — Я попыталась наладить с ней хотя бы такой контакт. — Я не сержусь.
И тут Тамара, оторвавшись от апельсинов, повернулась ко мне и окатила меня таким ледяным взглядом своих черных глаз, что мне стало холодно! И вообще не по себе. Какая же она противная! Еще эти ноздри огромные раздуваются, как у лошади!
— Ну и пошла к черту! — не выдержала я.
И тотчас промелькнула мысль: а что, если и заказчики будут следить за нашими отношениями с Тамарой? Что, если в ее задачу входит не только кормить меня и убираться, но и трепать мне нервы? Но развлечение, повторюсь, так себе. Кому могут быть интересны наши разборки? Тем более что Тамаре приказано молчать, значит, возмущаться и производить какие-то действия буду только я. Что ж, пусть.
Я пошла осматривать дом».
К. спросил меня, все ли у меня в порядке. Видимо, он заметил, что со мной что-то не так. Я, конечно же, сослалась на головную боль. А что еще я могла ему сказать? Признаться, что влипла в историю? Что недавно только вернулась из полиции, где рассказала, как обнаружила в квартире своего любовника его труп?
К. принес мне таблетку от головной боли и стакан с водой. Он был таким милым, таким заботливым, что мне почему-то захотелось плакать. Быть может, потому, что я еще больше стала его ценить и боялась потерять? А что, если эта история с убийством каким-то образом всплывет, и следователь, копнув поглубже, выйдет и на К.?
Думая об этом и представляя себе различные варианты реакции К. на это, я почувствовала, что у меня и на самом деле разболелась голова. И мне теперь уже хотелось одного — заснуть, успокоиться и хотя бы какое-то время не думать обо всем этом. Но даже засыпая на широкой кровати К., положив свою голову ему на плечо, я боялась, что когда я открою глаза, то окажусь в тюремной камере. И от этих воображаемых тюремных картинок меня начинало подташнивать.
Настроение мое менялось, да и состояние тоже. То я чувствовала прилив сил и была готова сама обо всем рассказать своему жениху, а то, наоборот, понимала, что слишком слаба для этого. И психологически не готова, да и физически меня просто колбасит, мне плохо, мне очень плохо, и разговора с К. я просто не выдержу.
Ночью, когда мы с К. спали, ожил мой телефон. Поставленный на беззвучный режим, он начал издавать тихие, но тревожные звуки, противно вибрировать. Это был, конечно, Андрей.
Я выбралась из постели и заперлась в ванной комнате.
— Ты с ума сошел? — сразу же набросилась я на него. — Ты видел, который час? Что случилось?