Золотая жатва. О том, что происходило вокруг истребления евреев

Забавы, о которых писал Круликовский, заключались в том, что пьяные конвоиры предлагали евреям позволить им бежать за деньги, а потом стреляли в них. «Однако иногда конвоиры перебирали меру и так напивались, что не могли стрелять в бегущих прицельно, поэтому иногда узникам удавалось убежать»[65]. Дежурный движения на станции Треблинка добавляет, что, когда «у конвоиров не хватало боеприпасов, [то] жандармы бросались за убегавшими и убивали их прикладами карабинов, штыками и даже железными ломами и вилами, отнятыми у крестьян в соседних хозяйствах»[66]. Пьяные конвоиры издевались таким образом особенно над пассажирами поездов, пережидавших ночь на станции, так что для многих обреченных мучения перевозки кончались еще до порога газовой камеры: «В течение дня собирали трупы со станции на несколько вагонов-платформ и отвозили их в лагерь смерти»[67]. «После ликвидации восстания в Варшавском гетто, в мае 1943 г., — пишет Круликовский, — стрельба из карабинов после прибытия поездов была такой сильной, словно на путях происходили боевые действия»[68].

Из самой Варшавы в Треблинку прибыло около сотни поездов с жертвами, обреченными на смерть. Всего же их прибыло примерно вдвое больше, так что доходы от — как бы это назвать — торговли (?), наряду с доходами содержателей притонов и «девочек», произвели революцию в местной экономике[69]. Жительница Белжеца говорила после войны, что людям из ее мест во время оккупации трудно было соблюдать приличия[70].

Хозяйственная эксплуатация мест массового уничтожения окрестным населением, разумеется, не была польской спецификой. Казимеж Сакович, живущий возле леса, где во время войны было убито 100 тысяч человек (в основном евреев, но среди жертв встречались и поляки), всего лишь через три дня после того, как литовцы начали расправу с вильнюсскими евреями, записал в «Дневнике, написанном в Понарах с 11 июля 1941 г. по 6 ноября 1943 г.»: «Торговля идет вовсю. <…> С 14 июля раздеваются до белья, одеждой торгуют в массовом масштабе». Запись от 1–2 августа: «Для немцев 300 евреев — это 300 врагов человечества, для литовцев же это — 300 пар обуви, белья и т. п.». 22 августа Сакович отмечает: «Немцы забирают ценности, оставляя литовцам одежду и прочее»[71].

Дневник Саковича очень лаконичен, в основном записи занимают лишь несколько строк, и лишь иногда мы встречаемся в них с более развернутым описанием:

21/XI. С базы вышел шаулис с карабинерами, и на дороге (это был базарный день, пятница) начал продавать принесенную женскую одежду: несколько плащей, платьев, ботики. Последнюю пару плащей — гранатовый и коричневый — он продал за 120 (сто двадцать) рублей и «в придачу» дал еще пару ботиков. Когда один из крестьян (Вацлав Такун из Старого Мендзыжеча) спросил, будет ли он еще продавать, шаулис ответил: пусть «подождет», пока он «выберет» еврейку по размеру. Такун с женой были поражены и, когда шаулис отошел, быстро уехали. Шаулис явился с одеждой, был зол, что этих «хамов» нет на месте, ведь он «трудился», раздевая еврейку из четвёртого ряда, которая по росту была «падхадзящей» для крестьянки[72].

И так будет уже до самого конца:

7 октября, четверг, 1943 г. С утра по приезде торговля вещами вчерашних жертв. <…> Торговля идет шибко. <…> 11 октября, понедельник, 1943 г. Эти постоянные, почти ежедневные расстрелы привели к тому, что литовские торговцы вещами, во главе с браковщиком Куласкисом из Скорбуцян, уже постоянно — днем и ночью — на месте. Пьют целыми ночами. <…> 13.Х — среда, 1943 г. Шаулисы чего-то ждут, так как будет партия. <…> Ждут и покупатели. Не привезли. Около 12 ч. в полдень грузовик…[73]