Золотая жатва. О том, что происходило вокруг истребления евреев

Непосредственным мотивом большинства убийств и доносов на селе был грабеж имущества скрывавшихся евреев, стремление перехватить их добро, представления о котором рисовались воображением. Стереотип о еврейском богатстве сыграл тут зловещую роль. <…> Крестьяне рассчитывали, убивая этих людей, захватить их имущество. Можно предположить, что в психологическом плане факт того, что евреи платили за предоставление им убежища и продовольствия, причем в тех условиях часто по высокой цене, способствовал впечатлению, что у них есть большие средства, которые можно безнаказанно отнять. В какой-то мере этот мотив становился основой преступлений, жертвами которых стали те евреи, которые не могли больше «выплачивать» своим опекунам. <…>

[Убийства] совершались через застреливание <…>, удар топором или деревянными кольями. Исполнителями были польские гранатовые полицейские, члены местных партизанских отрядов любого направления (NSZ[90], Армия Крайова, BCh[91] и других группировок), а также крестьяне, имевшие доступ к оружию. <…> [Во время преступлений имели место] акты физического и психологического издевательства над схваченными людьми, как то: изнасилование женщин, избиение, пинки, толчки, словесные оскорбления и унижения. <…>

В очень многих случаях обвиняемые занимали какие-либо должности в местной власти: солтысы (сельские старосты) и их помощники, войты, общинные курьеры, члены или начальники пожарной охраны, сельские стражники <…>. Это были люди исключительно римско-католического вероисповедания, обычно ранее не каравшиеся за другие преступления, мужчины в расцвете сил <…>. У них было устойчивое семейное положение, жены и дети, иногда несколько. Некоторые из них были членами ППР[92] или членами Гражданской милиции [напомним, что судебные процессы происходили уже после войны. — Я.Г.]. На основании властных функций по меньшей мере часть из них можно причислить к сельской верхушке <…>. Женщины <…> часто были свидетельницами и наблюдателями, составляли часть пассивной толпы, совершающей преступления руками предполагаемых активных участников. <…>

Можно рискнуть предположить <…>, что участников и пассивных свидетелей почти каждого из этих преступлений было много <…>. В случае преступления в селах мы можем говорить даже об агрессивной, преступной толпе, в которой несколько исполнителей играли роль зачинщиков и вожаков, а остальные участники, будучи свидетелями их действий, становились фоном и «моральным» алиби для преступления. В некотором смысле, в этом принимало участие всё село, на разном уровне вовлеченности или наблюдения, и всё село после войны сохраняет в своем коллективном подсознании и памяти события, в которых оно участвовало. Эта безличная толпа становится одним из необычайно важных элементов для анализа всего явления. Ее присутствие позволяло размыть личную ответственность за совершение преступления, а также молчаливо подталкивало к действиям против евреев <…>. Как исполнители, так и свидетели взаимно становятся заложниками друг друга, заложниками ситуации, в которой они приняли участие. Как во время самого события, так и после него это приводило к возникновению своего рода табу. Эту тайну скрывали и после войны, так как обвинение касалось всей деревни <…>.

Особая категория исполнителей — <…> сотрудники гранатовой полиции, в большинстве своем служившие в предвоенной государственной полиции. Полицейские, замешанные в преступлениях против евреев, <…> сами были главами семей и отцами нескольких детей. Их материальное положение обычно было неплохим <…>.

В сельской местности, на территории, подчиненной своему участковому, гранатовые полицейские действовали весьма независимо, порой терроризируя всю округу. В действиях, предпринимавшихся ими против еврейского населения, заметен немалый элемент свободы и отсутствия зависимости от вышестоящих немецких властей <…>. В подобных случаях не бывало, чтобы схваченных евреев эскортировали в гетто или под арест, что и так означало бы для них смерть. Пойманных обычно убивали на месте или в ближних лесах, а погребение останков возлагали на местных крестьян. В этих действиях заметен также элемент мстительного удовлетворения от совершённых действий и отсутствие каких-либо моральных устоев. Следует заметить, что в одном отношении эти действия специфичны. Те, кто укрывали евреев, редко несли наказание, предусмотренное за это немецкими законами <…>.

В полутора десятках рассмотренных дел говорится также о красноречивых фактах, сопровождавших преступление. После его совершения крестьяне собирались в доме кого-либо из исполнителей и вместе пили водку, как бы скрепляя попойкой свое «солидарное» действие и раздел добычи, а также, наверное, снимая напряжение[93].