Золотая жила для Блина

Какое счастье — просто есть, чувствуя, как гудят натруженные ноги и кружится голова от умопомрачительного запаха черники! Всасывать ягоды, как пылесос, и давить во рту, и размазывать языком по нёбу, и сплевывать попавшиеся листики. Жевать, чавкать и больше ни о чем не думать! Митька знал, что через полчаса ноги начнет ломить с непривычки. Тогда встать можно будет только через не могу. Он разулся и вывернул наружу язычки кроссовок — пускай солнышко их сушит. Носки уже прилипали. Дня через два их можно будет поставить. Он потянул кроссовки с довольно хрюкнувшей Лины.

— Вождь Сухое Тело в своем репертуаре, — зарывшись лицом в ягодник, заметила зеленоглазая.

Блинков-младший подумал, что многие парни мечтают оказаться наедине с девчонкой, и чтобы вокруг на сотни километров никого не было. А у него в голове — то канувший за гору самолет, то следы чьего-то ночлега в яме, и перемазанная черникой мордаха зеленоглазой не вызывает никакого любовного пыла. Пускай те парни считают его идиотом. Их бы сюда после восьми часов ходьбы по заваленной буреломом чащобе.

— Что смотришь? — подняла голову Лина. — Я чумазая?

— Наверное, не больше, чем я, — деликатно ответил Митька. Интересно, а что Лина думает о нем?

Он поднялся:

— Пойду «медвежью лапу» сочинять.

— Угу, — не удивилась Лина. По крайней мере она знала, что такое «медвежья лапа».

— А ты их видела? — спросил Митька.

— Вагон и маленькую тележку. В заповеднике «лапы» отбирают, от них какие-то почки повреждаются.

— Значит, повредим почки. У нас нет времени рвать по черничнике. Лин, а на что они похожи?

— На лапу. Спереди гребенка, как медвежьи когти, сзади совок.

Митька приглядел поваленное ветром дерево, с которого уже начала отслаиваться кора. Ножичек у него был хоть и маленький для тайги, зато с пилкой и шилом. Не мудря, он отхватил кусок коры величиной с тетрадку, сложил с одной стороны пополам и сшил ниткой, выдернутой из парашютной стропы. А с другой стороны пропилил зубья гребенки. Чесанул кустик, и с одного движения в совке оказалось десятка полтора крупных ягод.

— А говорил, что «медвежьей лапы» не видел, — заметила Лина.

— Правда не видел. Читал только.

— Тогда ты в прошлой жизни был эвенком. Они тысячу лет делают точно такие же «лапы».

— Все люди на земле — дальние родственники, — ответил Митька, вертя в руках свое изделие. — Надо же — тысячу лет!

Воду из парашютика-пузыря они давно выпили. Теперь в него начесали черники и легли на папину пуховку, укрывшись сохранившим влагу прохладным парашютом.

— Надо поспать, — сказал Блинков-младший.

Лина ответила, что да, надо, что это немыслимое дело — вставать в четыре утра, что в следующий раз она лучше даст себе засохнуть, чем поднимется ни свет ни заря из-за какой-то там росы.

Спать не хотелось. Натруженные ноги начали болеть, и вставать не хотелось тоже.

— Лин, я вот думаю, — сказал Митька, — почему вертолеты не летают? Должны же нас искать.

Лина понурилась:

— Это самое непонятное. Если бы папа связался с Красноярском или с Ванаварой, то нас и не надо было бы искать. У папы же полетная карта.

Он бы сказал: «Совершил вынужденную посадку там-то». И никаких проблем! Погода ясная, видимость прекрасная. Давно бы прилетели и забрали нас.

— У него, наверно, рация разбилась при посадке, — сказал Блинков-младший.

— Да нет, он должен был еще раньше связаться. Сразу, как только случилась авария.

— А почему не связался?

— Откуда мне знать! Рация была в порядке, а то бы нам взлета не дали. Значит, связался. Такого не может быть, чтобы на борту авария, а пилот молчал в тряпочку… Только авиация — страна чудес. В ней как раз и случается то, чего не может быть, — заключила зеленоглазая.

— Долог путь до Ванавары, — вздохнул Митька и первым поднялся, перебарывая боль в ногах. — Надо идти.

— Лучше пристрели меня! — застонала Лина, но встала и сама начала собирать парашют.

— А ты тренированная, — заметил Митька.

— Я небалованная. То есть когда как, — честно уточнила Лина. — У дедушки с бабушкой можно покапризничать, а у папы — фиг два. Он бы сейчас сказал: «Васька, догоняй!» — и пошел бы.

— Васька?

Лина опустила глаза.

— Я Василина. В честь прабабушки, дедушкиной мамы. Отстой, да? — жалобным голосом добавила она, и Блинков-младший сказал, что не отстой, имя замечательное, а главное, редкое. — А в школе меня достали: «Василий Иванович, танки!»

— А ты отвечай так, свысока: «Вольно, боец!» — подсказал Блинков-младший.

— Думаешь, отстанут?

— Может, не все и не сразу. Но если будешь обижаться, точно не отстанут.

…Между тем подъем становился все заметнее. Заваленная хворостом и гниющими стволами чащоба кончилась, и Митька с Линой вышли в молодой редкий сосняк. От зрелых деревьев остались только пни высотой с человеческий рост: лес валили зимой, по глубокому снегу. Митька решил, что близко вершина горы — еще когда летели на парашюте, он заметил, что лес там как будто выщипанный. А Лина расстроилась:

— Это не Шахрома и вообще не заповедник — там запрещено рубить деревья.

— Зато теперь мы знаем, что под горой большая река, — заметил Митька.

— Это почему?