Дождь поливал несчастную землю — и все радостно внимали ему.
Надежда! Надежда!
Симон поднялся на чердак, снял циновки, покрывавшие кувшин и два горшка, погрузил горячие руки в прохладное зерно. Пшеница, вика, маис! Как хорошо перебирать зерно, смотреть на него в потоке света, льющемся из слухового окошка, и выговаривать названия злаков, возвращающих жизнь. Пусть только взойдут травы и окрепнут волы. Тогда люди вспашут рыхлую, плодородную землю, и она примет отнятые у голода семена.
День за днем лил благодатный дождь.
Люди и животные распрямились, окрепли, вода, журча, бежала по расщелинам в долину; деревья зазеленели, а свежая трава прикрыла страшные белые кости и безымянные кресты.
Однажды вечером Симон Роблес сидел на своем обычном месте в галерее и с удовольствием смотрел, как стучит по земле дождь, оплодотворяя поля. Вдруг он заметил, что сбоку маячит чья-то тень.
— Ванка!
Она стояла у входа и, тяжело дыша, смотрела на Симона, ожидая, когда он ее позовет. Собака совсем отощала и запаршивела, по свалявшейся шерсти ручьями струилась вода, глаза покраснели. Было больно смотреть на нее, и Симон ощутил ее страдания, как свои собственные. Он умилился — если собака вернулась, значит, она поняла: теперь все пойдет иначе, как прежде. А еще приятней, что будет кому пасти две пары выживших овец.
— Ванка, Ванка, поди сюда, — сказал он.
Собака подошла и ласково прижалась к Симону. Он похлопал ее по костлявой спине и заплакал.
— Ванка, дружочек, ты знаешь, что это такое, когда бедняк и животное остаются без земли, без воды… Ты это поняла, и вот вернулась… Ванка, дружочек… Ты вернулась, как благодатный дождь…
А для Ванки слезы, слова и руки Симона тоже были благодатными, как дождь…