Золотаюшка

А потом за воротами его ждала Галия с дочкой Алтынчеч на руках и соседи со всего дома разговаривали:

— Ах, Галия, Галия…

— Вот счастье-то!

— Она здорова баба. Целый народ нарожает.

Он сказал ей, что они пойдут в родное село повидать родных и в гости, что это не возвращение, а отпуск, пойдут по главной дороге. Галия кивала головой и была рада. Они так и шли с Алтынчеч на руках, а вокруг зеленые поля и леса, голубые теплые дожди, гладкие атласные реки под зноем, звонкая от солнечных лучей листва берез и радуга над полями от веерообразной поливочной машины, а еще много пыльных подорожников у дороги, мимо которых они проходили, оставляя их за спиной.

Навстречу Ромашкину и Галие скакали галопом ее трое братьев, а потом кони остановились как вкопанные и встали на дыбы. Братья кричали что-то непонятное, но по их улыбкам было видно, что они не в обиде, что очень даже рады, и старший из них выехал вперед, словно указывая дорогу, а двое других — по бокам. Ну, совсем как почетный караул! Так и шли. А когда собралась вся родня, отняли у Галин Алтынчеч и стали передавать ее друг другу, и все пели и плясали.

А вокруг все цвело, пылало солнце, и шалаш убран в цветы, и коряга зазеленела, и вообще — много разных радостей и поздравлений.

Прямо сказать, золотой сон приснился Ромашкину. Он так и проснулся с блаженной улыбкой, а потом заметался, засобирался, заторопился на завод, к трубам, печам и кранам, которые кланялись ему во сне и приглашали его ступить на торжественный высокий порог.

ЗОЛОТАЮШКА Рассказ

Степанида Егоровна поглядела на синие вечерние окна и устало вздохнула.

Ничего пока не случилось.

Просто закончился суматошный день.

Просто трудно будет теперь эти окна раскрывать: сиреневые кусты давно уже вымахали в жилистые высокие деревья, отяжелели от цвета, разросшиеся кроны, словно розовые сугробы, густо и упруго завалили каждое окно, напружинили ветви — вот-вот выдавят стекла. С улицы взглянешь — будто в облаках дом. По облаку на каждом дереве.

Да и не в дереве дело.

Ударило ей по сердцу постылое мужнее письмо… Десять лет он от нее в бегах, бродяжил с артелями по матушке России, плотничал на воле — доживал молодость по своей душе…

И вот выискался. Высказался. На конверте, словно в усмешку, «председателю колхоза», ей, значит, написал, и добавил «лично в руки», и подчеркнул два раза.

Не на дом, а на контору адрес. Золотовой от Золотова. Так-то!

Степанида Егоровна, раскрывая окно, медленно надвинула створки на шуршащие по стеклу пружинящие ветви, и сразу из голубого густого дыма сирень, как живая, кинула в лицо ей свои пушистые мягкие гроздья, будто руки для объятья. Гроздья пахли, как руки мужа после бритья — одеколоном.

«Надо обрезать лишние ветки», — решила она и, зарывшись в них головой, подышала дурманящим запахом и стала выискивать небо в сиреневых вершинах.

Луна привалилась к ветвям круглым бочком и начала подрагивать, словно запуталась в них, зазвенела. Это соловей, тоже как бы запутался в ветвях, — заливался.

Письмо она бегло прочла еще днем в конторе, но не запомнила ничего, кроме, что едет домой, да хлестнувшие жаром в щеки наглые его слова: «Ты моя Золотаюшка». Растерялась тогда… Да и мешали шофера, как всегда, со своей колготней: кому куда ехать, что возить…

Золотаюшка… Юное, далекое, такое светленькое слово в его неистовых губах перед свадьбой. Потом-то, с годами, все реже и реже слышала это словечко, а больше другое, неуклюжее словцо: «Степа».

В широкие крашеные доски пола просторной гостиной из окна втыкались голубые лунные мечи, бесшумно разрезая комнатную темноту на бархатные слои, как на занавески. Гостиная большая — хоть танцы открывай! В доме всегда как-то пусто, когда вот такая темь и тишь и нет движения. Дочка ушла в село на частушечные посиделки, а может, уж и на свиданки бегает к Витюше. Да и кто усидит сейчас в потемках при такой-то сиреневой майской благодати, когда вокруг вот-вот разольется молодое лето и вспыхнут зеленым пожаром травы и березы. Разве только она, бывшая Золотаюшка, а теперь полная золотая Степанида, с растерянностью на душе, с одиночеством в обнимку, когда хочешь — не хочешь, а разговаривай сама с собой вслух.

Она покликала кота:

— Где ты, уважаемый?!

Уважаемый развалился на теплей крышке недавно выключенного телевизора, спит — не спит, подмигивая желтыми светлячками глаз темноте. Устал — насмотрелся вдоволь документальных фильмов про леса и горы, нафыркался, когда на экране в закутке из веревок боксеры лупили друг дружку по головам, словно понимал что.

Степанида Егоровна включила свет. Сирень в окнах и голубые мечи на полу сразу погасли. Кот мягко шлепнулся на ковер, медвежонком прошелся и тепло притулился к ногам.

Ничего пока не случилось. Только вот на круглом столе, припечатавшись к цветастой скатерти, тревожно белел прилетевший издалека листок постылого письма.