Золотаюшка

…Однажды тихим утром прискакали три всадника и, ругаясь по-татарски, окружили шалаш. Под топот и ржание коней Галия вышла им навстречу, подняла руку, приказала, мол, тише, а то объездчик проснется. Это были ее братья. Наверное, мать пожаловалась им на нее, когда они, все трое, навестили дом, приехав из Урал-Тау, где работают на конезаводе. И вот сейчас, не поздоровавшись, злые и разгоряченные, на жилистых гарцевавших жеребцах, они стали наезжать на нее и кричать, а она, раскинув руки и пятясь, загородила собою шалаш. Сдерживая коня, громче всех отчитывал усатый с жестким лицом — старший брат.

— Мы недовольны тобой, Галия. Мать проклинает тебя. Есть обычай, нарушать который никому не позволено. Ты должна находиться дома, а не бегать к объездчикам по ночам! А?

Галия взялась за уздечку, остановила коня, повернула лошадиную морду в сторону дороги и рассерженно крикнула:

— Уезжайте! Я сама решу, как мне быть. За вами и за вашими женами я ведь не подглядываю.

И рассмеялась. Платок съехал с головы, развязался, открыв румяные щеки и переброшенную через плечо черную толстую косу.

За дорогой и полями темнела на горизонте далекая синяя гряда Уральских гор, и над нею в утреннем небе сиротливо маячило зябкое солнышко. Старший брат продолжал:

— Ты у нас одна. Наша младшая сестра. И мы за тебя отвечаем.

— Я не маленькая. Сама за себя отвечу. Не мешайте нам. Как не стыдно. Фу!

Средний нетерпеливо выругался:

— Хватай ее за косы!

Младший с круглым лицом ухмылялся, скалил белые зубы и поводил печальными глазами:

— Галия! А как же Салим?

Она ответила:

— У него и там много невест. Сколько раз он уже сватался и к Флюре, и к Кадиче, и к Дание. Хватит с него.

С улыбкой позвала из шалаша:

— Федор!

Ромашкин проснулся, услышав свое имя, натянул быстро сапоги и, пригибаясь, вышел, зажмурился от света. Все замолчали. Галия взяла его за руку.

— Вот мой жених.

«Жених» рассмотрел всадников, почувствовал себя неловко и, услышав шепот Галии: «Это мои братья. Берегись!», наигранно присвистнул:

— Ого! Какой у нас почетный караул! Здравствуйте!

Братья молча уставились на него. Ромашкин стоял перед ними выпрямившись, в своей немудреной походной одежде, сбитых пыльных сапогах, с непричесанным чубом, под которым голубели зоркие глаза, и тихая улыбка раздвигала добродушные большие губы. «Мордастый, в общем», — обругал он себя и, откинув пятерней волосы со лба, повернулся к Галие.

— Полейте мне, прошу вас.

Он обратился к ней ласково на вы, чтобы поддразнить ее братьев. А то, что Галия назвала его женихом, так это никого не касается. Братья поняли насмешку, злились, что объездчик спокойно и тщательно моет руки и лицо, а он наблюдал за ними краем глаза, гадая, посмеют ли они тронуть его и как считать — на посту он сейчас или нет.

Старший громко кашлянул и, хлестнув плетью коня, поднял его на дыбы. Галия засмеялась, любуясь Федором, и, зачерпнув ковшом из ведра, спросила его:

— На голову лить? — будто братьев совсем и не было рядом. Она уже забыла о том, что минутой раньше боялась ссоры или драки.

И тут началось. Кто-то из братьев отвязал лошадь объездчика и со стреляющим щелчком стеганул кнутом по ее крупу. Она призывно заржала и отбежала в сторону.

— У меня, между прочим, и ружье есть, — проговорил сквозь зубы Ромашкин. И добавил: — Я объездчик всего района. И вам за нападение на пост может не поздоровиться.

Всадники загалдели разом:

— Будь ты хоть генералом!

— Сестру мы тебе не отдадим!

— У нас на Галию договор есть с другой семьей.

— Пока ты в тюрьме сидел, ее уже сосватали.

— Да и Салим каждый день ей приветы передает.

Галия скрестила руки на груди:

— Замолчите! Все равно по-вашему не выйдет!

Старший оттеснил ее конем, расправил рукавом усы, хищно прищурил черные сверкающие глаза и произнес вежливо, обращаясь к Федору:

— Ты крадешь нашу сестру.

Ромашкин заметил, как он вытянул из-за голенища кнут и размотал его, как побледнела Галия и пододвинулась к нему.

— Я его полюбила. Это мой любимый человек. А вы бик нашар ипташляр — очень плохие, худые люди!

— Уберите Галию! — старший скривил губы усмешкой и кивнул братьям. — А тебе я вот что скажу. У нас не любят по-воровски. И за позор так легко не отделываются. Запомни это, объездчик. А ты, сестра, собирайся. Мать заболела у нас! Слышишь?

У Галии затрепетали густые ресницы, она сразу сникла, сжалась, как от удара, стараясь унять задрожавшие губы и стараясь скрыть то, что черные глаза ее стали туманиться от слез. Она неловко переступила босыми ногами, споткнулась обо что-то и оперлась рукой на плечо Ромашкина. Кивнула, мол, не сердись, в доме горе, до свидания.

И молча пошла рядом с конем старшего брата. Двое из братьев, недобро оглядываясь на него, догнали их и так они спешили по дороге, ведущей к далекому степному горизонту: Галия в середине, они — по бокам.