Золотаюшка

Он сразу узнал этот голос, голос Натальи, и храбро ввалился в голубое зарево луны, которая освещала всю эту тихую маленькую комнату и Наталью на кровати в углу.

Она не крикнула, только натянула одеяло до подбородка и притаилась, моргая в темноте влажно блестевшими черными глазами-глазенками. Запустив руку в распущенные волосы, он стал играть в них пальцами, а сам все наклонял и наклонял голову к ее глазам, а потом припал губами к ее вздрогнувшим губам, раскрытым навстречу. Потом перед ним все закружилось, он услышал ее ласковый тихий голос: «Я никогда еще ни с кем не целовалась. Не уходи».

Но он посидел немного и ушел к себе, ошарашенный нежностью и доверчивостью Натальи.

С тех пор он стал всячески избегать Панну, с утра уходил в горы, возвращался к вечеру и с биением сердца ждал, когда все в доме угомонятся и он сможет снова подтвердить самому себе, что Наталья его околдовала, увлекла покорностью, чистотой и щемящей душу отзывчивостью, тишиной в глазах и в улыбке. Он приходил к ней вечерами, и они вели разговоры, и ему часто представлялось, что все это происходит в его комнате в Железногорске, что Наталья его жена; он уже услышал от нее «да», когда спросил напрямик: «Пойдешь за меня замуж?», и в один из таких вечеров она обняла его, приникла вся, и он не ушел к себе, остался и заснул на ее руке, которая была мягче и теплее, чем подушка.

Наутро они вышли к завтраку вместе, оба умытые, собранные и счастливые. Их встретили молчаливые, сидевшие за столом, как на смотринах, ее отец, мать и сестра Паня. Их торжественное молчание и ожидание Иван прервал, догадавшись о том, что они все знают, подсмотрели их сон, и просто доложил:

— Мы пришли вам сказать…

Мать вскрикнула: «Ну, слава тебе, господи!» — ударила себя по бедрам, засуетилась и отошла к печи.

Отец пробарабанил пальцами по столу, хмыкнул и потянулся в угол за бутылью наливки.

А Панна, на лице которой играла вымученная улыбка, понятная только ему, кусала губы, — румянец распылался под самые глаза — вот-вот заплачет, ринется тигрицей, — поднялась над столом.

— Что ж! Поздравляю! — с трудным, хриплым выдохом произнесла она и спокойно налила себе полный стакан вишневой наливки…

Сыграли свадьбу.

Пылаев торопился уехать к себе, боязливо оберегая в суматошные пьяные дни Натальюшку, старательно выслушивал все осторожные наставления тестя и тещи, заботливо собирал счастливую женушку в дорогу.

Хозяин дома, а теперь тесть, Филипп Васильевич, на прощание постучав клюкой по крашеным дубовым доскам пола и распушивая усы вздохами, наставлял:

— Погостил и дочь мою увел! Береги. Золото она. Жаль, что мы, Ванюша, в разговорах с тобою не породнились. Ну да еще увидимся. Желаю!

Теща, посмеиваясь и закрывая губы концом платка, приговаривала:

— Вот уж на миру как хорошо: полюбились и ладно! Пирогов-то я вам на целый год напекла!

А Панна, обхватив руками крест-накрест грудь, сверлила молодоженов пылающими черным пламенем глазами, а однажды, рыдающе всхлипывая, презрительно сказала, горячо дыша в лицо Ивану:

— Что же ты, а? Как же ты, а, герой!.. Эх!..

Он помнил, что тогда усмехнулся ей в ответ и сказал, словно оправдываясь:

— Судьба…

И уехал не один, с женой на всю жизнь, с Натальей.

…Стук колес жестко отдавался в ушах, окна вагона сумасшедше меняли зелено-белые картины гор и леса, до красот которых он был равнодушен, только в душе и сердце толкалась какая-то неловкость, словно он сделал в жизни что-то нехорошее и до отчаяния непоправимое. Да и то сказать, все холостяки ищут себе жену, единственную из всех женщин страны: кто она, какая… И он нашел. Вот она, Наталья, и везет он ее в целости и сохранности, а на душе тревога и страх перед тем, что ждет его в Реченске.

Наталья встала рядом и проникновенно вгляделась в его глаза:

— Уже подъезжаем. Ты что такой?

Он оглядел ее белый круглый лоб, милые мягкие брови над родными просящими глазами, ее алые открытые губы, положил руку на плечо и подбадривающе обнял:

— Идем собираться.

3

Черный заиндевевший по бревнам дом под голубой шапкой снега, с аккуратным забором из штакетника, над которым, как железные прутья, растопырились голые ветви яблони, насторожил их своим молчанием.

На крыше из снега высоко вырастал розовый столб дыма, будто согревая синее морозное небо — значит, дома кто-то есть.

Когда они заскрипели калиткой, их встретил мохнатый, с облачками пара над мордой Джек и бросился им под ноги, зазвенел веселой цепочкой и простуженно залаял, по-собачьи радуясь и жалуясь: вот, мол, все его совсем забыли.

Кто-то прильнул лицом к окну кухни и отшатнулся.

«Теща!» — определил Иван и стукнул ногой в дверь. Она распахнулась и, ударившись о выступ стены, пропустила их в темную прихожую.

Пылаев крикнул молодецки: «Принимай гостей!» — и с грохотом опустил чемоданы. Где-то задвигались звеня ключи, железно щелкнули засовы, и дом, пахнув в лицо запахом топленого молока и печеного хлеба, принял их.