Золотаюшка

— Ну, вы довольны нами, как родители наши: кем мы стали и как живем? — обратился он к отцу с матерью.

Отвечал отец, как глава семьи. Мать умиленно не спускала глаз с молодца-сына, отмечала и то, как он красиво одет, как блестят пуговицы, ордена и звезды на погонах. Любовалась вовсю и уже представляла, как ее будут поздравлять соседки, завидовать ей, и в душе заважничала.

— Мы-то довольны, да только вот у тебя непонятная семейная заваруха приключилась. Почто так?

Николай Ильич досадливо усмехнулся и уронил вилку, звякнув ею о тарелку с грибками.

— Это, батя, особый разговор. Ну, мне от вас скрывать нечего. Если хотите знать, у нас военная служба особая и требует от любого, кто к ней привержен, пренебрегать всякими трудностями: частыми переездами, неустройством, частыми командировками, иногда бездомностью… Да мало ли что! Вот Ольга и ушла от меня. Болел я часто. Да уж если говорить откровенно, и детей у нас не было.

Илья Семенович распушил усы, налил рюмки и легонько притронулся к плечу сына.

— Вот и седеть уже начал…

Николай Ильич вдруг встрепенулся.

— А что, в доме есть еще кто-нибудь?

И словно в ответ услышал грудной сочный смех. В дверях стояла молодая красивая женщина с белым круглым лицом, с цветным платком на плечах. Закрывая высокую грудь, она сверкнула карими глазами под тонкими бровями, сказала.

— А вот и я. Догадалась — земляк приехал. Дай, думаю, взгляну на своего одногодка. Узнает ли? Глафира я, из Измайловки. Наши станицы бок о бок стоят. О, да у вас тут пир. А меня не пригласили.

Вгляделась в глаза, оглядела всего.

— Что ж, ничего кавалер. Вырос, возмужал, весь важный, в чинах. Ну, Илья Семенович, не узнать Николая Ильича.

Села, пригубила красного вина, щеки ее вспыхнули, глаза стали угольными и словно плавились от внутреннего жара.

— А ведь мы вместе росли. Помню, мы, девчонки, его в крапиве изваляли, чтоб не подглядывал, когда мы купаемся. Ну как, Николай Ильич, теперь только с ваннами дружишь?

Он одернул китель, застегнулся на все пуговицы, и воспоминания детства и юности стали накатывать на него волна за волной. Узнал. Глаша. Недотрога. Насмешница.

Мария Васильевна, счастливая и гордая, метусилась за столом, пододвигая всем все, что было в доме: соленую скумбрию с картошкой, грибы и самодовольные пузатые помидоры из банок, наваристые щи с базарной говядиной, пироги с жирным карпом из магазина «Океан», пиво и грузинский байховый чай высшего сорта. Жаль, что не было никакой колбасы — всю раскупили. Ну да ничего. И так есть что поесть!

Она прислушивалась к тому, о чем говорили за столом, и все боялась за раскрасневшегося сына, как бы он рано не опьянел.

Уж она-то, мать, хорошо знала своего Николеньку-кровиночку, как никто другой. Первенец! Бывало, соберет он всех младших и до вечера уведет их в степь. А в степи что — игры да ягоды. Вот он и верховодил всеми, как командир какой. А еще — школа. Круглым отличником по всем классам шел, да вот математика все время заедала. Уж по этому предмету ему никак не везло. Уже на выпуске, в десятом классе, какой-то бином какого-то Ньютона ему не удавался. Поспорили, поссорились они с учительницей. Ну и поставила она ему тройку. А так все золотую медаль ему прочили.

А однажды привел домой после школы справную девушку с золотыми косами, да и говорит: вот, мол, мама, невеста моя! Ольгой зовут. А сам усы, да какие там усы! — пух над губой поглаживает. Эх, отца тут рядом не было! Уж он бы непременно за ремень взялся.

Однако отец растрогался, поцеловал обоих, благословил, а его особо — на счастливый путь, потому как время, пришло сыну в армии служить. Сватовство справили честь честью. Да и на жениха и невесту любо-дорого было посмотреть, оба молодые да пригожие. Пара что надо — один к одному.

Уехал Николай служить, на летчика выучился, а потом и Ольга к нему уехала. Свадьбу и там, в войсках, и дома два раза справляли. Жили душа в душу, а потом все и разладилось. Детей, говорит, не было. Кто тут виноват, одному богу известно.

Николай Ильич внимал Глафириным речам, всматривался в нее, никак не мог оторваться от ее сверкающих карих глаз, вслушивался в ее бархатный грудной голос, и Марии Васильевне подумалось, что и они были бы хорошей парой, а может, даже и получше и поинтересней, чем он и Ольга.

Поздним вечером Николай Ильич вышел из натопленных душных комнат на свежий воздух под огромное звездное небо подышать ночной прохладой. Накинул на плечи китель, расстегнул ворот рубашки и потянулся за папиросами, усмехнулся: курить сам себе запретил.

Лиловая полоса опоясала горизонт, над частоколом радио- и телевизионных антенн маячила сторожем обжитая, изученная и далеко уже не таинственная луна.

Ему дышалось легко и свободно под родным кровом. Он присел на крылечко и ощутил плечом чье-то упругое округлое плечо. Всмотрелся, узнал Глафиру. Растерянно молчали. Она мучила в руках платок, а он не знал, с чего начать разговор. Наверное, с пустяков.

— Что же это вы, Глафира Васильевна, не спите?

— Да и вам, Николай Ильич, с дороги обязательно нужно бай-бай.