Золото

Прошла неделя. В Гермонассе было все тихо. В Тамани – тоже. Окрестности просматривались с обрыва насквозь. Каждую ночь Серега и Роман не смыкали глаз – Роман, вооруженный револьвером, сидел в палатке, оставив открытой прорезь «молнии» – сзади, чуть посапывая, спала Светлана, и Роману казалось – он не столько сидит в засаде, сколько охраняет сон любимой; Серега так же бодрствовал в своей палатке, стоявшей напротив палатки начальника; никаких нападений, поползновений, посягательств на жизни и покой археологов больше не было. За Гурием прилетели из Москвы – но не родные, а политики, его друзья; в деньгах, предложенных Романом, они не нуждались. Они сами предложили помощь – людей, оружье. Роман поблагодарил. Конечно, люди, прибывшие для охраны экспедиции, принадлежали бы отнюдь не государству, а частным компаниям; однако Роман не знал, чем бы закончилось их пребыванье в Гермонассе. С мафиози работать невозможно. Сегодня он твой друг, а завтра… И с кого бы они стали брать деньги, и сколько бы запросили?.. Оставшись без Жермона, а значит, временно и без денежных вливаний, Роман призадумался о будущем. Его имя известно в мире, и субсидии на продолженье работ он сможет найти, дайте срок. А Пушкинский музей столь беден сейчас, что не может сам, без спонсоров, позволить себе делать новые закупки картин старых мастеров, скульптурных подлинников, драгоценностей раскопанных курганов и гробниц. Музей сам радовался тому, что у него, музея, есть Задорожный, а с ним и помощник Жермон. Жермона убили. Надо думать о деньгах, Роман. Надо думать о деньгах. Надо жить, работать, кусать кусок хлеба. А Светлана?.. Девочка хочет учиться петь… О будущей жизни они не говорили – о свадьбе, о жилье, о быте. Все сохранялось, как сокровище, в закрытом на замок сундуке молчанья.

Днем люди работали, а ночью было все спокойно. Звезды радостно светили над погруженным в сон лагерем. Море тихонько шумело, шепча прибоем на ухо земле ласковые, любовные слова. Как только небо обнимал золотокрылый рассвет, Роман совал «браунинг» под подушку, сбрасывал с себя джинсы, падал на матрац рядом со Светланой, и они оба забывались в том блаженном, божественном море объятий, улыбок, ласк, поцелуев, стонов и слез, которое в мире людском зовется – любовью.

Роман успевал днем соснуть – после обеда. Светлана сидела около него в палатке, стерегла его сон. Когда чья-то голова просовывалась в душную, накалившуюся но солнце палатку, Светлана махала рукой: уйдите, сгиньте, начальник отдыхает!.. Все знали все про них. Все любовались на них и, быть может, завидовали им – большой любви всегда завидуют, и есть люди, что сорадуются чужому счастью, как ангелы, а есть те, кто не прощает чужого любовного блаженства. Возможно, это была белая зависть. Они оба словно летали, порхали над землей, и любо-дорого было на них поглядеть. Они казались двумя большими птицами, то ли лебедями, то ли журавлями, с широким размахом вольных светлых крыльев, со взглядами, устремленными в будущее, вдаль.

Славка Сатырос сказала Светлане, вздыхая:

– Вот ты и зацепила себе шефа!.. Да, девка, ухватистая ты!.. а мне казалось, ты – сопля зеленая… Ну, теперь у тебя все решено… Будешь профессорская жена, будешь гостей в своей квартирке в Москве принимать… мужу пирог с мясом стряпать… а я… – Она махнула рукой. – Я – конченая швабра! Мне теперь дорога одна – в керченском порту «кометы» от блевотины после ночного рейса оттирать!..

Славка стояла около котла и лениво помешивала в нем густой хохлацкий кулеш. Разносился запах гречки, мяса, соленых огурцов. Тушенку Славка выковыряла из консервных банок, найденных в рюкзаке покойного Жермона, огурцы приволок Ежик с таманского рынка – его отрядили туда на коне Гарпуне, и он накупил для экспедиции картошки, моркови, огурцов свежих и соленых, чеснока и перца. Светлана глядела на ее почернелые от загара, грубые рабочие руки, на продранную на локтях тельняшку, на всю ее дикую и красивую южную стать, на черные усики над губой.

– Не переживай, Славочка, и не хорони себя прежде времени, – Светлана улыбнулась ей, сделала пальцами рокерский знак: «V» – «Victoria» – «победа». – На всякой улице должен быть свой праздник! А скажи, ты и правда гречанка? – вдруг спросила она. – Сатырос – это что за фамилия?..

– Греческая, сомневаешься, – Славка дернула полосатым плечом, вынула из котла поварешку, вытянув губы трубочкой, попробовала горячий кулеш, с шумом втягивая его в себя. – Мой отец был керченский рыбак, очень знаменитый. Он отправлялся в море на шаландах… и знаешь, сколько рыбы притаскивал!.. тьму, ужас… я выбегаю утром из дому, а отец в шаланде стоит у берега, качается на корме, как пьяный… ну, он и часто бывал пьяный… а шаланда блестит на солнце – смерть!.. вся в серебре, в золоте… до бортов полная рыбой… Я уху поэтому с трудом варю, не могу варить, в детстве ее наварилась, аж тошнит!.. мы ели рыбу, спали на рыбе, дарили рыбу на день рожденья…