Золото

Девушка опустилась на колени, придвинулась к Николаю и стала ловко пришивать пуговицу. Пальцы быстрой руки иногда касались его шеи или щеки, и от этих легких прикосновений он вздрагивал, точно с кончиков их слетали колючие электрические искры.

Пришив пуговицу, девушка наклонилась, чтобы перекусить нитку. Дыхание ее коснулось лица Николая. Он весь напрягся, одеревенел, боясь пошевельнуться.

- Муся, осторожней, сердце ему не пришей, - заметила старшая.

Щелкнув ниткой, девушка отодвинулась, нахмурив выгоревшие брови, довольно оглядела свою работу и вдруг озорно засмеялась:

- Не беспокойтесь, Матрена Никитична! У него и сердца-то нет…

Легко вскочив, девушка убежала к подруге и что-то зашептала ей.

От костра уже несло густым духом белых грибов, похлюпывавших в котелке.

- Эх, беда, маслица шматочка нет! Я бы такую поджарку сотворил… - вздохнул Кузьмич, щурясь на огонь и бросая в котелок соль.

- А у нас дома их в сметане томили. Зальют сметаной - они в ней пыхтят, пыхтят и такие вкусные получаются… - мечтательно сказала девушка, наматывая остаток нитки на иголку, которую она приладила за лацканом своей куртки.

- Это далеко ль - у вас? Где ж это по такому манеру с боровиками расправляются? - будто невзначай спросил Кузьмич, весь, казалось, поглощенный возней у костра.

И тут младшая назвала город, находившийся далеко на западе, город, где, как знал Николай, действительно говорили цокающим говорком.

Кузьмич вскочил и, потрясая маленькими, сухонькими кулачками перед носом девушки, торжественно закричал:

- А, попалась! А что утром говорила? Ну? Когда врала - тогда или сейчас? Говори! Кому служишь? Немцам? Ну, отвечай, отвечай, подлая!

Николай попробовал его утихомирить, но Кузьмич накинулся и на товарища:

- Отойди, Никола-угодник! Раскис, как гриб-шляпяк. Ну, кто прав? Ты лучше Кузьмича слушай, Кузьмич не подведет… - Он снова обратился к девушке: - А ты чего отворачиваешься? Ты что фашисту продала? Гляди на меня, подлая, и отвечай! Родину ты продала, вот что! Вот развернусь да как дам по бесстыжим глазам… овчарка немецкая!

Но тут поднялась и старшая. Она спокойно отряхнула с юбки грибные очистки и тем ровным, уверенным голосом, каким сильные характером жены успокаивают вздорных мужей, сказала, глядя на старика сверху вниз:

- Ты что расшумелся? Со снохой, что ли, говоришь? Тебе кто дал право допрашивать, ты кто такой? Сказано: веди к командиру - веди. Побежим - стреляй… А то разошелся!..

Грибы ели молча, стараясь не смотреть друг на друга.

Старшая хозяйски собрала посуду, взвалила на плечи свой тяжелый мешок и с тем же спокойствием сказала:

- Пошли, что ли. А то этот и вовсе на людей кидаться станет. Одурел от своего табачища.

И опять они шли тихим лесом.

10

Новая обмолвка девушки не давала Николаю покоя: «Зачем они лгут, путают? Неужели все-таки лазутчицы?»

Назойливо перебивая эти тревожные размышления, снова и снова звучали в его ушах слова, слышанные в последнюю ночь там, дома, в депо, и потому, должно быть, особенно дорогие: «Средь шумного бала, случайно, в тревоге мирской суеты, тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты…» Ничего себе бал! И тайна скверная. Ведь, главное, лжет она с таким искренним видом. А для чего? К чему?… А с другой стороны, сам-то он, повстречайся вот так в лесу с незнакомыми вооруженными людьми, да еще одетыми в немецкое обмундирование, разве сказал бы правду?

Но этот проклятый мешок!

Чтобы отвлечься, Николай начал тихонько напевать. Звонкий девичий смех послышался в торжественной тишине леса. «Это, конечно, она… «…и смех твой печальный и звонкий…» Какой, к черту, печальный! Над кем это она?»

- У вас слуха вот ни на столечко! - Девушка обернулась к Николаю и, давясь от смеха, показала кончик мизинца. - Вам, наверное, в детстве медведь на ухо наступил, правда?

- Я не Козловский, для меня слух не обязателен, - не очень удачно отпарировал озадаченный партизан.

- Бить фашистскую сволочь и без слуху можно, а Никола у нас на такой случай - спец наипервейший, - пришел ему на помощь Кузьмич. - Он вашего брата, фашиста…

И тут произошло нечто совершенно неожиданное. Девушка бросилась к старику, вцепилась ему в лацканы пиджака, прежде чем он успел остеречься, и затрясла так, что материя затрещала, а голова Кузьмина стала мотаться, как у тряпочной куклы.

- Что ты сказал?… Ты что такое сказал?… Как ты смеешь, скверный старикашка!..

Смущенный Кузьмич попытался оторвать цепкие руки, но не тут-то было.

- Какие вы тогда партизаны? Вы тогда знаешь кто?…

- Отцепись… букса несмазанная! - отбивался от нее Кузьмич.

- Маша, брось ты его, старое трепло! Пошли! Там командир разберется, выпишет ему трудодней… он уже заработал!

Николай втайне был рад происшествию. «Как она расходилась! Нет, так притворяться нельзя. Горячая голова, и как смела - на вооруженного с кулаками… Ничего не боится…»

- Пошли, пошли, путь не близкий, - примирительно торопил он.