Золото Алдана

— Кто ж этих аборигенов разберет. Я слышал, они своих жен, если видят, что мужик видный, сами в постель предлагают. И считают это проявлением гостеприимства, а не грехом.

Обладая редкой изворотливостью и чутьем, Василий Сафронов долгие годы умудрялся скрывать от властей существование сети таежных лавок, устроенных им в местах пересечения основных кочевых путей эвенков. Почувствовав, что тучи все же сгущаются, он поступил просто: договорился с начальником районной милиции, и тот за приемлемое вознаграждение стал смотреть сквозь пальцы на сигналы о незаконной торговле и скупке якутом золота, мягкой рухляди.

А для гарнизона и для монастыря якут был палочкой-выручалочкой — он обеспечивал возможность получать любой товар.

* * *

Довольно быстро монастырская община превратилась в крепкое хозяйство со строгой дисциплиной, поддерживаемой авторитетом старца Алексия — Лешака. В стенах монастыря нашли приют несколько беглецов из Алданлага. Как будто Богом ведомые, бежав из мест заключения, они шли в верном направлении, и те, кто выжил в дороге, выходили прямо к монастырю. Казалось, невидимый свет озарял это место, притягивая к себе искавших правды и даря им кров.

Горный инженер, из числа беглых, обнаружив на склоне монастырского холма богатый выход медной руды, соорудил плавильную печь и из полученного металла стал отливать в дополнение к деревянной посуде и медную. Освоил и кузнечное дело. Василий доставил ему наковальню, и теперь от печи нередко несся перестук молотка — глухой и мягкий по меди и звенящий по наковальне.

С приходом зимы тунгусы начинали пригонять своих оленей в эту и соседние долины. Старец с юнкером старались обратить спустившихся с гор кочевников в православие. Новообращенным, прошедшим обряд крещения, Лешак собственноручно вешал на шею медный крест, отлитый здесь же, в монастыре.

Один крещеный эвенк, Владимиром, через несколько дней вернулся и попросил еще один нательный крест.

— Пошто тебе второй?

— Старый гвоздь ковал. Новый давай, только толстый давай. Худой, как юкола, Христоса не давай. Бог надо толстый, как наш сэвэки. Такой долго живи, эвенку помогай.

— Владимир, ты же по своей воле крестился, а продолжаешь поклоняться идолам. Нехорошо!

Эвенк сердито глянул на Лешака:

— Христос на небе. Как просишь у него добычу? Сэвэки рядом, всегда можно проси. Христоса хорошо только нож делай.

Лешак улыбнулся, а стоявший поодаль есаул возмутился:

— Отец, что проку крестить таких дикарей? Живут одним днем, о душе не думают, о будущем не заботятся. Одно слово — таежные цыгане!

— Отвечу тебе притчей. Старик сажает яблоню, а сосед удивляется: зачем сажаешь, ведь тебе не дожить до плодов? Тот и говорит: зато внуки поедят и вспомнят обо мне. Так и тут: коли мы хотим приобщить этих людей к православию, семена засевать надобно уже сейчас. Они хоть и язычники, а посмотри — живут-то по-божески. Не вороваты, не коварствуют. Добро помнят всю жизнь и платят тем же. Чем не православные? В Библии сказано, что возле каждого человека летают два духа: ангел и демон. Оттолкнув этого дикаря, мы лишь поспособствуем диаволу.

Один из беглых, старообрядец Зиновий из знаменитой на всю Россию Поморской общины, оказался иконописцем. Он в тонкости владел традицией византийской школы, любовно передававшей через иконы высоко духовные идеи человеколюбия не посредством внешней яркой красоты, а глубоким внутренним содержанием.

Иконы Зиновий писал на ковчежной доске. Писал темперой. Красками, в которых связующим веществом является эмульсия из воды и яичного желтка. В качестве пигмента-красителя использовал растертые камни, глину, сажу. Написанные темперой образа отличались стойкостью к внешним воздействиям и сохраняли первоначальную свежесть значительно дольше, по сравнению с иконами масляной живописи.

Теперь старец Алексий-Лешак вручал семьям новообращенных вместе с крестами и образ покровителя монастыря — Сергия Радонежского.

* * *

Монастырские уважали и почитали старца, да и небеса благоволили ему. В свои годы он был бодр, энергичен и зело здрав в уме. А в знании догматов православия почти сравнялся с Антоном Хлебниковым. И когда стали решать, кому быть настоятелем, офицеры всем обществом попросили его принять этот сан.

— Рад бы в рай, да грехи не пускают. Дабы наставлять, я обязан сперва очистить свою душу. Для того надобно исповедаться перед законным духовным лицом, получить у него благословение и рукоположение.

— Где ж такого в нашей глухомани взять? — расстроился есаул.

— Есть один человек, который мог бы нам в этом деле помочь — наставник Варлаамовской общины. Григорием его кличут, в миру ажно профессором был. А до того могу быть просто старшим у вас.

— Погодите, а как фамилия того профессора? — заинтересовался вдруг штабс-капитан.

— Не ведаю. На что она мне?

— Ну хорошо, опишите, как он выглядит?

— Высокий, борода черная, нос острый…

— На щеке шрам?!

— Кто его разберет — борода густая, не видно.

— Господа, не исключено, что это мой брат! Его зовут Григорием, и он профессор теологии.