Золото бунта

Фиска послюнявила тряпочку и стала легонько оттирать Бакиру губы. Лицо татарина белело в темноте, как лыковый испод.

— С нами — не выживет, — сказала Фиска. — У него ребра поломались. Может, легкое костью порвало… Его к печи надо, в тепло, и припарки на грудь, чтоб отек оттянуло… А в мурье только застудим и до Лёвшиной даже не довезем…

— Где ж я ему печь возьму? — буркнул Осташа. — Из бурлацких лаптей сложу?

— Завтра будем Плешаковку проплывать, так велите, Остафий Петрович, его на пристань свезти.

— Как? — снова разозлился Осташа. — Я ж не караванный, косной лодки у меня нет. А хватку делать — сама понимаешь, и одной на день достает…

— Ну, тогда сейчас надо снести его на Шайтанский завод, пока недалеко, — неохотно ответила Фиска. — Верст пять, наверное, будет?..

— Ты понесешь? — ощерился Осташа. — Чужие версты легко считать! А спать когда? Мне завтра во все глаза смотреть надо!

— Да я ведь понимаю… — виновато сказала Фиска, опустив голову и тряпицей вытирая скулы Бакиру.

— Кивыр, кивыр, ам оссам… — вдруг захрипел татарин, и на его губах опять запузырилась кровь. — До стены дойдешь, а там золото, камни, сундуки… Бери — не надо…

Осташа молча разглядывал Бакира.

— Остафий Петрович… — вдруг как-то принужденно заговорила Фиска, не глядя на него. — Вы… Вы меня простите, за то, что тогда было… За слова те мои… Сама я охальничала, сама и напросилась… Я вам завсегда рада… Ежели хотите… Ежели хотите… — Она сбилась.

Осташа с удивлением смотрел на Фиску. О чем это она?.. О том случае ночью под камнем Нижний Зайчик?.. Сейчас он уж об этом и думать забыл — а она, значит, помнила, на уме держала… И вдруг Осташе стало жаль ее. Ну кто была Фиска? Бездетная соломенная вдова. В общем — вольная птица, только воля-то — без счастья. И вот он, Осташа: уже сплавщик, и молодой, и холостой, и со своим хозяйством в Кашке. И нет ни свекра, ни свекрови. Нет меньших братьев-сестер, которых еще подымать надо. Нету никого старшего, кто его добро располовинил бы при дележке… Но все это было так глупо, нелепо, неуместно: на сплаве, рядом с умирающим Бакиром…

— Не будем о том, Фиса, — стараясь, чтобы прозвучало помягче, твердо сказал Осташа. Пусть теперь она сама его позвала — он все равно больше не пойдет с бабой в дерезняк.

Фиска смотрела на него снизу вверх огромными мокрыми глазами.

— А я вам хоть немножко-то люба?..

— У меня невеста есть, — легко соврал Осташа. — Ты, Фиса, лучше вдовца какого поищи… Ты девка бойкая, все у тебя еще сладится.

Не желая говорить дальше, он развернулся и пошагал обратно к костру.

— Эй, питухи! — громко сказал он. — Я решил татарина в Шайтанский завод отнести, иначе помрет он. Мне в подмогу двоих нужно. Штоф ставлю.

Но пьяным бурлакам никуда не хотелось идти.

— В Шайтанке штоф, а в казенке бочка! — крикнули Осташе.

— Да не сдохнет татарин, оклемается!

— Татары — они как кошки живучи!

— У меня соседа на лесоповале еще не так придавило — выжил, только скособочился!

— Иди один, коли охота!

— Ты нам тут не указ, на скамейке командуй! Осташе тошно стало слушать этот глумливый гам.

— Да чтоб вам дети также пособили! — в сердцах сказал он, повернулся и пошел в лесок отыскивать шалаш Никешки.

Никешка вылез из бугры, широко зевнул, протер кулаком глаза.

— Бакира в Шайтанку?.. — переспросил он. — Ох, боже мой… А что, кого другого послать не можешь?.. Ладно-ладно… Давай только еще Корнилу Нелюбина разбудим. Ему чего — ничо, сходит с нами…

Корнила закряхтел, но отпираться не стал.

— Авось и меня вынести кого господь пошлет, — пробурчал он. — А народ — дрянь пьяная…

Из жердин и веток Корнила и Никешка связали носилки, навалили лапника и уложили Бакира, сверху закинули армяками. Неподалеку по верху берега из Мартьяновой деревни в Старошайтанский завод вела Старая Шайтанская дорога. По ней до завода было верст пять-шесть. Никешка привязал к жердям носилок веревку и перекинул ее себе на шею. Он взялся идти первым. Осташа и Корнила подхватились сзади.

— Тяжел… — вздохнул Корнила. — Ладно, допрем бедолагу.

Через мелкий перелесок они вылезли на кручу берега и оказались на дороге. Здесь было темно и тихо. Глаза постепенно привыкали, и Осташа увидел, что в черных разъезженных колеях дороги лежит белый ледок. Лес вдруг обрисовался в темноте призрачно и объемно — это светлел иней на еловых лапах. Мигали звезды в бегущих тучах. Луна то зажигалась, то гасла, оставляя в небе шевелящийся след, будто сплеталась-расплеталась светящаяся кудель. Даже гул Чусовой умолк за деревьями, только издалека, откуда-то снизу доносилось ручьевое журчание реки. Осташу вдруг поразил покой на Старой Шайтанской дороге — это после свалки на сплаве, после пьяного галдежа у костра…

Они шагали без разговоров, хрустели подмерзшей слякотью. Слева, снизу от Чусовой, сквозь лес изредка пробивались огни костров. Там другие бурлаки с иных барок готовили ужин.

Когда по Осташиному расчету приблизились к Свинкам, дорога начала забирать направо, напрямую к заводу. Осташа велел Никешке и Корниле остановиться. Носилки опустили на обочину.