И после этого сообщения Рауцер закрыл глаза и откинулся на спинку стула, чтобы представить себе, как можно было бы красиво осуществить такое самоубийство.
«Претворить в жизнь, так сказать», — подумал он и рассмеялся, а потом вспомнил, что по ту сторону экрана ещё и инвалид, и в буквальном смысле начал заливаться слезами от смеха. Потому как представить себе какой-то изящный суицид вроде тех, которые совершили в Мексике или Африке, было невозможно. Удивившись такому отборнейшему цинизму от самого себя, наш герой отправился в душ. Там он продолжил свои размышления.
«А ведь это может стать прорывом в области прав и свобод! Почему бы не расширить эту область человеческой жизнедеятельности до того, чтобы человек сам мог определять необходимость своего существования? Например, если он решил покончить с собой, то отнестись с уважением к его решению, а не пытаться повлиять на этот выбор. Конечно, стоит поинтересоваться о причинах, но если ему действительно невыносимо жить, то почему бы и не поддержать в таком случае? До 18 лет сделать ограничение по такому выбору, а по достижении совершеннолетия принять это как осознанное желание впоследствии. Создать какие-то комиссии при профильных министерствах — и вуаля… Хотя стоп! Нет! Отдавать такое незаурядное явление бездушной государственной бюрократической машине будет кощунством! Наверняка это будет выглядеть максимально убого в виде каких-нибудь суицидальных центров по типу нынешних диспансеров или хосписов, где будет проходить гуманная и максимально скучная процедура эвтаназии при помощи введения каких-нибудь препаратов. Точно так же, как усыпляют животных. Но человек не животное! В конце концов, он является венцом творения и, соответственно, должен покидать этот мир как венец, а не как больное животное, засыпая где-то в холодных процедурных кабинетах с белым кафелем и запахом препаратов. Это должно выглядеть как акт протеста против “дарованной” ему жизни! Несогласия с ней! Это должно быть… Искусством в полном понимании этого слова!»
Воодушевлённый таким откровением, Рауцер вышел из душа и, обнажённый, направился к компьютеру, чтобы проверить личные сообщения от Ильи.
После этого сообщения собеседник Михаила Григорьевича пропал. Но мужчина не питал каких-то особых чувств по этому поводу, ибо не успел привязаться к Илье и сожалеть о потраченном впустую времени.
***
— И где этого идиота носит? — произнесла Юля, глядя на часы, которые показывали уже двенадцатый час ночи. — Ну можешь не надеяться, дорогой мой, звонить тебе я всё равно не собираюсь.
Все эти дни после последнего посещения Церкви девушка пребывала в сквернейшем расположении духа и бо́льшую часть времени думала о ближайшем будущем. С Дмитрием Олеговичем она больше не общалась после того грандиозного представления. Глубокая обида терзала душу. А с другой стороны, очень хотелось позвонить ему и прояснить всю эту ситуацию, расставив все точки над i. Плюс ко всему Юлю накрывала саможалость от осознания своего положения. К своему стыду, она начала признавать, что не хочет ребёнка от Саши и будь возможность сделать аборт, то непременно согласилась на него. Но было уже слишком поздно, и будущее представлялось ей весьма несчастным в браке с этим человеком, которого она сама когда-то выбрала. А ещё одиночество. Это невыносимое одиночество, которое снова подкатило после того, как на время отступило, когда девушка пребывала в Церкви. Самое страшное заключалось в невозможности с кем-то поделиться относительно всех этих событий. Юля ощущала себя в западне, ведь даже не могла заглушить эту боль алкоголем или каким-нибудь сильнодействующим лекарством из-за беременности. Ей просто хотелось отключиться. Уснуть. И чтобы при пробуждении вся эта боль ушла.
— Алло, Лен! Привет! Не спишь ещё? — Не выдержав, Юля набрала подруге.
— Да вот только собираюсь. Что-то случилось?
— Саша с работы не вернулся. Переживаю вот. Решила тебе набрать.
— А ему-то набирала?
— Нет. Мы сейчас с ним не в лучших отношениях. Да и подозреваю, что специально так поступает, чтобы не выдержала и набрала его.