Золото для любимой

Однако справедливо ли сравнивать Верхоянский хребет и почти плоское Южное Зауралье?!

Впрочем, если честно, я не мог гарантировать, что нас не подтопит тут при первом же крепком ливне. Да и перспектива обитать в палатке, спать вповалку, ютиться в ней во время непогоды бок о бок с Виктором Джониевичем не очень-то прельщала и меня. Зачем же я так упорствовал? Только чтобы досадить Сыроватко?

Забавно: все это время наш шлиховщик мирно возлегал на травке у подножия холма и изредка бормотал себе под нос:

– Затопить тут не затопит, но все же в доме лучше…

– Джониевич, – обратился Колотушин к шефу, вытряхивая из баула топоры и ножовку, – лучше бы картошку поставил вариться, пока мы лагерь устраиваем. – И Володька отправился за кольями для палатки.

– Кто у нас моет пробы? – не поднимая головы, изрек тем временем Мишка. – Скажите мне, где вода, чтобы мыть пробы?! – выкрикнул он.

– Где вода?! – тотчас же подхватил Сыроватко.

– Пойдем, Джониевич, покажу воду, – предложил появившийся из лесочка с вырубленным дрыном Кириллыч. – За этими горками – карьер и чистое озерцо.

Когда они оба прогулялись за холмы и вернулись, Виктор Джониевич заговорил уже более миролюбиво:

– Начальник насчет воды меня убедил. Молоток! Ладно, парни… я тут лишнего себе позволил, всякие слова… Беру обратно. Но вы же не дураки, должны понимать: лучше устроиться в доме.

«С этого бы и начинал», – подмывало сказать мне.

Джониевич помолчал, затем выдохнул решительно:

– Вот что, мужики… Дайте выпить. Выпить дайте, не могу!

– Кириллыч, хоть глоточек! – взмолился и шлиховщик.

– Ужасные люди! – сокрушенно покачивая головой, полез в свой рюкзак начальник.

– Сейчас мы с Михаилом выпьем и пойдем за водой, – деловито приговаривал Сыроватко. – К колодцу. А колодец, как правило, тяготеет к жилью.

– Лучше бы картошку поставили вариться, – беззлобно ворчал Колотушин. – Вода и рядом есть.

– Нет, мы пойдем за чистой.

– Хорошенькое начало сезона, – мрачно усмехнулся я, когда те двое, выпив, уковыляли с ведрами.

– Ладно, ничего, – снисходительно проговорил Кириллович. – Побузят немного, завтра протрезвеют и начнут работать.

Как все коряво! Такое чувство, будто в грязи вывозился. Хотя ясно: не испытывай я сам душевных терзаний, вряд ли бы я стал так доводить шефа.

Захотелось уйти куда-нибудь, чтобы никого не видеть. Пока Колотушин возился с костром, я удалился за холмы, к найденному им озерцу, присел там на влажной траве и вытащил из кармана полевой куртки свой измятый блокнот и ручку. Но записал всего лишь: «Аня, мне плохо…»

Пока сидел у воды, вспомнилось исподволь…

Из первых наших дней

Мы с Аней у нее дома. На диване. Полуодетые. Целуемся. Мы еще ни разу не были близки. И я мягко настаиваю. Она пока что упорствует. Я продолжаю настаивать (деликатно). Она колеблется… Я целую ее в шею у самых корней волос, вибрируя языком (я знаю действие такого внешне вроде бы невинного поцелуя). Девушка буквально тает у меня в руках, слабеет, и мне удается расстегнуть застежку узенького лифчика…

Время – одиннадцать вечера. Родители ее час назад отвалили на дачу.

Вдруг – звук отпираемой входной двери.

– Аня, ты дома?

Ее отец! Какого беса он вернулся? Меня он с самого начала почему-то невзлюбил и вообще был противником наших встреч, а тут такое…

Слетаю с дивана, мигом натягиваю штаны, рубаху, включаю телевизор, утыкаюсь носом в экран и замираю в созерцательной позе. Сам не ожидал от себя такой прыти.

На экране дородная дама с фальшивой любезностью убеждает купить обогреватель под названием «Доброе тепло» (телемагазин).

Анин отец – он культурный и, прежде чем войти, стучится. Придирчиво оглядев комнату и особенно меня, поглощенного передачей, выносит постановление:

– Наверное, твоему товарищу пора домой, – (по имени он меня упорно не называет).

Аня смотрит на меня сочувственно и виновато.

Выметаюсь восвояси. Невезуха: свою комнату в аспирантской общаге я уступил на ночь приятелю с подружкой, уверенный, что останусь у Анюты.

Гуляю под окнами – час, другой. Отец ее, похоже, уезжать не собирается (должно быть, поссорился с женой). Деваться некуда, гуляю до рассвета. Ночью еще и дождик припустил, загнал под козырек подъезда.

Утром батя уезжает-таки.

Аня впускает меня, бросается на шею, точно я вернулся с войны, жалеет, ласкает, разрешает все…

После всего заглядывает мне в глаза:

– Ты не обиделся, что так получилось? Не обижайся на меня, пожалуйста.

Я же вместо того, чтобы сказать: «Милая, разве ты в чем-то виновата?», – тяну снисходительно:

– Да ладно…

Глава 6. БАШКИРЫ

Виктор Джониевич вернулся к нам на телеге, влекомой крупной гнедой лошадью. Кроме самого Джониевича, румяного, торжествующего, на крае повозки сидели бочком, свесив ноги в кирзовых сапогах, два мужичка – молодой и постарше, оба черноволосые, смуглые, кареглазые. Судя по всему, это были хозяева того единственного на Кочкарском хуторе жилого дома, в который мы стучались. И приехали они за нами. Так что волей-неволей пришлось загружаться.