Золото гоблинов

Он неприметно сунул что-то сержанту в карман шинели, обменялся с ним понимающим взглядом и увлек Ртищева к выходу.

50

Нет-нет, я действительно неважный мемуарист! Говорят, что мастерство писателя состоит в непостижимом увязывании мелочей жизни так, чтобы за ними проступал смысл, не поддающийся передаче простыми словами. Но писателю легче, он может подгонять действительность под свой таинственный замысел, а на мою долю выпало только напрягать память, не умея отделить существенное от второстепенного. Я помню, допустим, как на мгновение потух взгляд моего товарища после того, как милиционер прервал пение Ртищева; писатель радостно усмотрел бы в этом печаль художника от столкновения с грубой реальностью и окрасил бы этой печалью весь оставшийся день. Но, едва выйдя из аэропорта, АТ оживился, подозвал Безуглова, шепнул ему в заостренное ухо нечто, отчего тотрасхохотался чуть ли не до слез; начал с неподдельным интересом выспрашивать о делах фирмы и местонахождении господина Верлина; меня пригласил сесть рядом с Жуковым, а сам, затараторив какую-то чушь о султанах и сералях, уселся на заднее сиденье между Катей и журналисткой Женей (придвинувшись потеснее к последней).

– Свидание с преступной Родиной, Катя,- изрек он церемонно,-следует проводить в присутствии понятых. От души рекомендую тебе моего друга Анри. Я многим ему обязан.

– Без тебя не разобрались! – фыркнула Катя.- Ты знаешь, я в письме ошиблась. Я от тебя совершенно не отвыкла. Будто не было этих семи лет.

– Я тоже.- Он вздохнул.

С моего первого приезда в Москву прошло уже года два. Шашлычники по обочинам успели обзавестись палатками и складными стульями; там и сям возникли сколоченные на скорую руку ларьки с неожиданно яркими витринами, на которых красовался сомнительный ликер лейпцигского розлива и не менее сомнительный коньяк. АТ попросил притормозить, вылез из машины, застыл перед одним из ларьков.Друзья-аэды стояли возле него, словно два ординарца, и я вдруг понял, кто в этой компании главный.

– Ну что, господин Татаринов,- осклабился Ртищев,- удивляетесь нашему изобилию?

– Ужасно дешево почему-то,- простодушно сказал АТ.

– Это с вашими доходами,- сказал Белоглинский,- а у нас сорок долларов в месяц считается царской зарплатой.

– Так ведь "Наполеон" же,- гнул свое АТ.

– Мейд ин Польша,- засмеялся Безуглов.- Спирт, экстракт дубовой коры, чуть сахара да золотая этикетка. Настоящий продается в магазинах для белых и стоит дороже, чем у вас.

– Погоди. Дай-ка мне советских денег. Спасибо, сочтемся.

Дважды пересчитав непривычные бумажки, АТ купил матовую бутылку с профилем императора и, отвинтив жестяную пробку, сделал основательный глоток.

– А ведь ужасная мерзость,- сказал он удивленно.

– Спирт "Ройял" еще хуже. Сейчас попробуешь, дай только приедем.

Говорят, от него слепнут.

– Зачем же пить?

– Во-первых, дешево,- пробасил Ртищев.- Во-вторых, любят же японцы рыбу фугу. Один неточный взмах ножа при разделывании – и гурман отправляется в лучший мир. Так и у нас – национальный спорт.

– Ну вас к черту! – смутился АТ.- Вы со мной и впрямь как с иностранцем. Мы с Анри тоже спиртом пробавляемся, только от него не слепнут вовсе. Анри! Помните, как вы однажды из Вермонта привезли его чуть ли не четыре бутылки?

Закрываю глаза и вижу этот фанерный ларек, на скорую руку выкрашенный в грязно-голубой цвет, непропеченное лицо толстухи-продавщицы в амбразуре окошка, худые пальцы АТ, сжимающие бутылку варшавского пойла, даже чувствую запах ранней московской осени, насыщенный бензиновым дымом и испарениями сырой после затяжного дождя земли.

За моим окном тоже осень. Хрупкие кленовые листья неведомо как залетают на балкон, трепещут на ветру, в считанные часы меняя празднично-алый цвет на смертно-бурый.

Так славно все начиналось. Так неслась, подскакивая на ухабах, скрежещущая "Волга", так улыбалась Катя, держа за руку своего-чужого Алексея, залетную птицу, с которым уже простилась было на веки вечные. Так млела молоденькая Женя, которую АТ тоже держал за руку, но уже не столь дружески.

Я радовался. Мне казалось, что я попал на праздник мировой справедливости.

– Все-таки Бог есть,- невпопад сказал Алексей.

Евгения свободной рукою вытащила из кармана плаща диктофон, издавший отчетливый щелчок.

– Но который? – подхватила она воодушевленно.- Вы уехали из СССР по еврейской визе, господин Татаринов. Читателям известно, что в те годы это был едва ли не единственный способ избавиться от преследований всесильного аппарата госбезопасности. Каково ваше отношение к православной традиции?

– Что-что?

– К соборности,- уточнила юная Евгения несколько упавшим голосом.

– Дело хорошее, девушка,- заявил Алексей.

– Вы, как Иаков, провели семь лет в изгнании, чтобы наконец вернуться к своей Рахили… Какие чувства пробудило в вас свидание с Родиной?

– Женечка,- сказал АТ,- разве Иаков был в изгнании?

– Это образ! Идущий, между прочим, от Блока! О Русь моя, жена моя, до боли нам ясен долгий путь, и так далее,- возмутилась Евгения.- Вы, как аэд, должны понимать!