Золото (илл. Р. Гершаника)

Дисциплинированный партизан, он беспрекословно согласился выполнить сложное, опасное задание командира — переправить ценности через фронт. Не рассуждая, он тогда ответил Рудакову: «Есть». Но теперь, когда остановка из-за Мусиной раны затягивалась, тоска по боевой деятельности совершенно измучила партизана. Умом он сознавал, что действует правильно, что иначе поступать и нельзя, но сердце томилось и день ото дня все настойчивее звало вперед.

Николай видел: Муся мучается не меньше его. Не раз он из чащи подлеска наблюдал, как она, опираясь на палочку, упорно тренируется в ходьбе. Не раз, когда в небе летели косяки перелетных птиц, перехватывал он тревожный и тоскующий взгляд, которым девушка провожала их.

Боясь снова невольно выдать свое нетерпение, Николай покидал теперь лагерь иногда на целый день. Он переходил протоку, уходил далеко от озера, ища какую-нибудь дорогу, где можно было бы подстеречь вражескую машину, найти и перерезать телеграфную линию или, на худой конец, напасть на какого-нибудь беспечного вражеского солдата. Партизан не имел карты. Он не знал, что огонь загнал их в дебри большого государственного заповедника, и поражался тем, что, бродя по окрестностям, ни разу не видел ни проезжей дороги, ни жилья, ни свежего человеческого следа.

Опустошенный пожаром лес был однообразно черен и мертвенно тих. Пепел и угли сухо хрустели, будто стонали под ногой. Точно вороново крыло, лоснились обгорелые стволы сосен. Хвоя редких, уцелевших от огня вершин пожухла и с шелестом осыпалась при малейшем ветерке. Деревья не издавали того приятного, мелодично шуршащего звона, который ухо привыкло слышать в бору. Они словно онемели. В зловещей тишине иной раз на целый километр, как стон, как скрежет зубовный, раздавался скрип мертвого соснового ствола, раскачиваемого ветром. Бесплодные поиски не успокаивали, а, наоборот, растравляли нетерпение Николая. В нем начинало расти глухое раздражение и против командира, пославшего его в такое боевое время с необыкновенным поручением, и против Муси, невольно задержавшей выполнение задания, и против собственной беспомощности. Лес, сожженный фашистами, напоминал ему о «мертвых зонах». Николай понимал, что Гитлер, отчаявшись одолеть в бою Советскую Армию, искоренить партизан, сломить гордый дух непокоренного населения оккупированных территорий, стремится всю страну сделать такой вот черной пустыней. И партизан с тоской и злостью думал о том, что он вынужден сидеть сложа руки, в то время как фашисты, быть может, уже штурмуют Москву.

Угрюмый, раздраженный, возвращался он на остров и в этот раз. Стоял один из тех капризных и пестрых дней, какие иногда бывают в этих краях в последнюю пору бабьего лета. С зеленоватого прохладного неба неярко светило солнце. Порывистый ветер торопливо подстегивал обрывки белых невесомых облаков. Озеро, открывавшееся перед Николаем за черной гарью леса, остро посверкивало чистой и мелкой рябью. Оно было по-осеннему пусто, и даже зеленые листья купав, еще недавно лежавшие на воде, куда-то исчезли, и только султанчики водяной гречихи, с черными бусинками переспевших семян, зябко покачивались на торопливой ряби. Зато остров, озаренный солнцем, пышно и ярко сиял над холодной водой своими разноцветными красками. Партизан невольно залюбовался им.

Есть в природе особая, всё покоряющая красота, которая хоть ненадолго, хоть на миг заставляет человека забывать любые невзгоды. Минут десять простоял Николай на узкой песчаной косе. Вода лизала песок у его ног, с острова доносилось торопливое перешептыванье подсыхающих листьев, сухой шелест еще зеленой осоки, да издалека слышалась сердитая перебранка опустившейся на отдых перелетной гусиной стаи.

После густой тишины горелого леса здесь было очень хорошо. Грудь дышала вольно. Аппетитно похлюпывала прозрачная мелкая волна, и партизану вдруг захотелось выкупаться. Ведь уж давно, с тех пор как огонь выгнал их из центрального лагеря, не был он в бане. Тело тосковало по мочалке и мылу. Эх, была не была! Сразу повеселев, Николай нарвал сухой травы, сделал из нее подобие мочалки, быстро разделся и прямо с берега бросился в озеро. Поначалу вода обожгла и словно вытолкнула его. Вскрикнув, он стал быстро плавать, кувыркаться, нырять и так разогрелся, что ему стало хорошо, радостно забилось сердце.

Николай вырос недалеко от такого вот озерка. Бывало, как только весенний ветер ломал и отгонял от берега лед и очищал воду, станционная детвора открывала купальный сезон. Ребятишки раздевались рядом с жухлыми льдинами, с шелестом таявшими на солнце. И вот сейчас ледяная вода напомнила партизану беззаботное детство. Стало весело и легко. Он выскочил на косу, попрыгал, греясь, и, поддев песку на самодельную мочалку, стал крепко тереть покрасневшее тело. Прозрачная осенняя вода постепенно бурела вокруг его крепких, мускулистых ног.