Золото императора

Прокопий даже головы не повернул в сторону подъехавших патрикиев. Трибун Бархальба и комит Флоренций чуть сдвинули в сторону своих коней, освобождая Кастрицию и Руфину место рядом с императором. Обзор с холма был великолепен. Руфин, обладавший острым зрением, сумел разглядеть даже перья на шлемах атакующих клибонариев. Поначалу молодому патрикию показалось, что клибонарии устремились на конницу магистра Агилона, что было бы вполне разумным решением — это позволило бы легионерам Валента, числом едва ли не вдвое превосходящих своих противников, без помех атаковать пехоту Прокопия. Однако далее произошло нечто непонятное и выходящее за пределы здравого смысла. Как только конница Агилона сорвалась с места, чтобы достойно встретить врага, клибонарии вдруг резко свернули вправо, без страха подставляя свой фланг атакующему противнику.

— Это безумие! — воскликнул Руфин.

— Скорее предательство! — с горечью возразил ему Кастриций и оказался прав.

Конница магистра Агилона не стала атаковать клибонариев Валента. Она обошла их на рысях и скрылась в клубах пыли за спинами остановившихся легионеров. Зато клибонарии на полном скаку врезались в пехоту Фронелия. Удар был настолько внезапен, что железная стена не успела даже ощетиниться копьями и была буквально проломлена сразу в нескольких местах. А следом за клибонариями в битву вступили пехотинцы Валента, почти бегом бросившиеся на растерявшегося врага. Битва была проиграна Прокопием в течение нескольких минут. И самому императору осталось только одно — спасаться бегством. Так думал трибун Бархальба, командир охранной схолы, так же думал и Руфин, уже обнаживший меч. Однако у бывшего комита Прокопия было совсем другое мнение на этот счет. Он вдруг резко вскинул опущенную едва ли не к гриве коня голову и вознес правую руку к небесам:

— С нами римские боги, гвардейцы, — вперед.

Трудно сказать, что думали по поводу римских богов алеманы и руги, служившие в охранной схоле Прокопия, но все они дружно ринулись с холма вслед за императором в самую гущу торжествующих клибонариев. Их отчаянная атака смутила конников Валента, что позволило легионерам Фронелия почти без помех скатиться к реке и броситься в воду. Однако клибонарии очень быстро пришли в себя и стали теснить гвардейскую схолу, насчитывающую всего-то пять сотен бойцов, прямо в топь, о которой предупреждал Руфина старый патрикий. Сам Кастриций был уже мертв — дротик, пущенный сильной рукой клибонария, угодил патрикию в горло, и тот рухнул под копыта собственного взбесившегося коня.

— Прорываемся к реке! — крикнул Руфин трибуну Бархальбе.

Призыв был услышан, и уцелевшие гвардейцы ринулись к воде с пылом людей, умирающих от жажды. Руфин вышиб из седла двух подвернувшихся под руку клибонариев и уже почти достиг реки, когда чудовищный удар обрушился на его голову, и он провалился в черный омут беспамятства.

Очнулся Руфин уже под звездами. Ночь, похоже, вступила в свои права, и патрикию ничего другого не оставалось, как навеки распрощаться со скверно прожитым днем. Голова Руфина оказалась перевязана куском полотна, но рана, видимо, не была глубокой. Во всяком случае, боль не помешала патрикию сесть и оглядеться. Легионеры Валента праздновали победу. Костры горели по всему лагерю, а вокруг них бесновались захмелевшие люди, выкрикивая ругательства на разных языках. Варвары праздновали победу над варварами. Все случилось именно так, как и предсказывал мудрый Прокопий. Пленных насчитывалось не так уж много, и это слегка удивило Руфина. Однако, приглядевшись попристальней к своим соседям, он сообразил, что здесь у роскошного шатра, принадлежащего, видимо, Валенту, собраны только комиты и трибуны. Лица их были Руфину незнакомы, за исключением одного. Магистр пехоты Фронелий сидел в двух шагах от патрикия и скрипел зубами, пересиливая боль.

— Наконечник стрелы застрял в ране, — сказал магистр, глядя на Руфина воспаленными глазами. — Выдерни его, патрикий.

— Руки грязные, — с сожалением покачал головой Руфин.

— Зубами попробуй, — простонал Фронелий.

Руфин склонился над кровоточащей раной в предплечье магистра, нащупал железное жало зубами, потом уперся руками в грудь Фронелия и резко откинулся назад. Наконечник стрелы вместе с ошметками мяса он сплюнул на траву. Магистр шумно выдохнул воздух и открыл глаза. Крупные капли пота выступили на его лице. Патрикий оторвал подол туники и перевязал Фронелию рану.

— А я уже думал, что ты никогда не очнешься, Руфин, — покачал головой магистр. — Да оно и к лучшему было бы. Виселица — не самое подходящее место для римского патрикия.

— Нас повесят? — удивился туго соображавший Руфин.

— На рассвете, — охотно подтвердил Фронелий. — Такова воля императора. Валент очень сокрушался, что не сдержал гнева и приказал прикончить Прокопия ударом меча. Заодно убили и Бархальбу с Флоренцием. Это они связали Прокопия и передали его магистру Лупициану.

— Подонки, — процедил сквозь зубы Руфин.