Золото Хравна

Кузнец глянул на мой хабит и сказал, что если я пришел побираться, то у него осталось немного объедков после обеда. Я отвечал: «Я Гёде, сын Кари, сына господина Гёде Рисволло из Эйдаскога. Дед мой был рыцарского званья, а отец не успел удостоиться его потому лишь, что погиб в войне с шотландцами. Я собираюсь оставить монастырь и вернуться к светской жизни, и я хочу просить у вас руки вашей дочери». Кузнец расхохотался так, что затряслись стены, и сказал: «Убирайся, мальчишка, я не стану марать об тебя руки, коль скоро ты пришел и все честно мне рассказал. Мне все равно, какого звания был твой дед. Тебе не видать Хилле, она давно сговорена за другого! Да и ни за что я не выдал бы ее за неровню, чтобы потом мужнина родня попрекала ее как мужичку». Мне нечего было возразить, потому что во многом он был прав. Я повернулся и ушел. Подмастерья следовали за мною два квартала, но потом отстали.

— А что же Хилле? — спросил я.

— Я скоро нашел ее, — пробурчал Гёде. — Она сидела на берегу и плакала. Я рассказал ей о разговоре с ее отцом, и она заревела еще горше. Я велел ей замолчать, — сказал Гёде. — Если она хочет, может бежать со мною, а нет — пусть возвращается домой и выходит за своего подмастерья. Она сказала, что любит меня, но боится отца. Я сказал ей: «Выбирай!» Она попросила день — подумать. Я согласился: «Хорошо. Завтра на нашем обычном месте, как стемнеет, дашь мне ответ.

И либо мы убежим с тобою вместе, либо это будет последняя наша встреча».

— Бедная девушка, как ей, должно быть, было тяжело! — воскликнула Вильгельмина. — Я не знаю, что бы я сделала на ее месте! И что же ты сказал ему на это?

— Поздно было что-то менять. Я сказал: «Хорошо, Гёде, но я пойду с тобой, ибо не хочу оставлять тебя одного». «Тебя только там не хватало, — отвечал он. — Ты монах, ты уже отрекся от мира. Что понимаешь ты в настоящей жизни и в настоящей любви!»

На другой день Гёде объявил в обители, что уезжает, снял послушнический хабит, надел ту одежду, что была на нем, когда он пришел в монастырь два года назад. Нам с Эстейном позволили его проводить, и мы отправились в Нидарос на вполне законных основаниях. Гёде хотел нас прогнать, но мы сказали, что не вернемся в монастырь, пока он не поговорит с Хилле.

— Так ты ее видел? — спросила Вильгельмина. — Она и впрямь была так красива?

— Я ее не видел, — усмехнулся Торлейв. — Они должны были встретиться за церковью Святого Мартейна в сумерках…

— В сумерках! — воскликнула Вильгельмина. — Будь я отцом девушки, ни за что бы не отпустила ее на улицу в такой час.

— Верно, Мина. Видимо, кузнец тоже так думал. Гёде сидел на колоде за церковью, а Хилле все не шла. Стемнело. Мы с Эстейном догадывались, что нас давно хватились в монастыре, но не могли же мы бросить Гёде. Наконец послышались шаги. «Это она!» — сказал Гёде. «Воистину, Гёде, — удивился Эстейн. — Она шагает, как стадо телков у нас в Оппсдалене».

— Подмастерья! — Вильгельмина прижала к щеке руку в красной рукавичке.

— Да, это были они. И впереди всех — старший подмастерье, жених Хилле, здоровенный парень в кожаной ольпе. Они сразу узнали Гёде, хотя тот сменил наряд и сидел, молодец молодцом, в бархатном кафтане. Подмастерья вынули из-под плащей мечи и дубинки и заявили, что сейчас отобьют у Гёде охоту бегать за девицами. Мы с Эстейном подхватили его и бросились бежать втроем по узким улочкам Нидароса — вниз, к пристаням, к устью Нидельвы. Я надеялся, что там будет народ: как раз настало время весеннего лова сельди, и лодочники и рыбаки толклись в гавани постоянно. Действительно, на пирсе были портовые люди, они громко спорили, в руках их горели факелы. Мы просили их о помощи, объясняли, что за нами гонятся пятеро с мечами и дубинами. «Ну, так защищайтесь, трусливые монахи!» — расхохотались они. Они предвкушали развлечение, даже перестали спорить и встали полукругом, подняв факелы, чтобы лучше видеть, как нас будут бить.

Кузнецы уже бежали по деревянному настилу, так что сотрясалась вся пристань. Портовые люди преградили нам дорогу к отступлению и улюлюкали. Они тыкали в нас своими факелами и кричали: «Деритесь, трусы!»

Я успел много всего передумать, пока кузнецы бежали к нам. Вспомнил тебя и Стурлу, вспомнил, как ты радовалась той лошадке, что я вырезал для Яслей на позапрошлое Рождество. Вспомнил, как мы с тобой играли в заводи, как ты купалась, маленькая смешная ящерка, и брызгала в меня водой. Я увидел, как ты бежала через выгон мне навстречу в синем платье: ветер перепутал твои светлые волосы, и они закрыли тебе лицо, и ты смеялась. И я понял в этот момент, что должен вернуться к тебе. Не то чтобы я просто затосковал, а я совершенно стал уверен, что мне без тебя не будет никакой жизни. И тут кузнецы подбежали, и Гёде вынул меч. Я встал между ними и Гёде.

— Постойте! — крикнул я. — Вас много, и вы вооружены, а нас только трое! Драться так — не по чести.

— Убирайтесь в свой монастырь, нищие монахи, вы нам не нужны, — отвечали подмастерья. — Нам нужен этот щеголь.

Я возразил, что мы не можем уйти, потому что Гёде — наш брат.