Золото. Книга 7

Я успокоил бы его, уговорил, не принимать близко к сердцу капризы беременной жены, причём так, что он помчался бы обратно, ещё и прощения бы просил и помирились бы. Конечно, я сделал бы это, если бы не испытывал сейчас мстительной радости от того, что его, кого Ава так любит, к кому я ревную до безумия, отвергли. Меня сегодня отшвырнула, но и ему досталось. Пусть на один день, но всё же выгнала из спальни.

Орик вернулся из бани, переоделся в рубаху, что принесли для него из мягко сотканного жатого льна, я сам люблю такие, от них тепло и не жарко, они не натирают кожу.

– Твоя рубашка? – спросил Орик, оглядывая её, прежде чем надеть на своё стройное красивое тело.

Такой стройный, тонкий даже, и такой сильный, удивительно. Хотя, что удивляться, вона, какие мышцы играют под гладкой светлой кожей… Да и не мышцы, сила-то разве в них. В нём самом сила. И поболе моих, магических и всех чудесных…

– Нет, моя тебе коротка оказалась бы, – усмехнулся я.

– Мягкая. Мои ломкие, жёстче, – Орик ощупал ткань на рукавах.

– Так ты заказывал бы такие.

Орик посмотрел на меня:

– Ты, я слыхал, сластолюбец. Потому и знаешь о таком чудесном полотне.

Я засмеялся:

– Не поверишь, но я и кожи отменной мягкости могу тебе порекомендовать. Нашьешь штанов себе. Рубах. Это не всякий замечает, какая ткань, какая кожа. Коли заметил, стало быть, и тебе надо. Я тебе скажу, какие купцы здесь, в Ганеше торгуют такими.

Орик посмотрел, качнул головой:

– Уже? Умеешь ты устраиваться, Белогор, я смотрю, и покои у тебя уютные, вона, как всё красивенько ровно стоит… Авилла такая же, тоже любит, чтобы всё в линейку, по росту… Вы, златокровые, все такие что ль?

Я пожал плечами. Ава такая, да, а каковы были все другие наши с ней единокровные сродственники, какие имели привычки, я не интересовался, близок ни с кем не был. Так что, нечего мне ответить на этот насмешливый вопрос.

Принесли ужин очень лёгкий, запечённых перепёлок, вина, мёда, лепёшек и сливок со сметаной.

– Ты, Орик, лучше мёда на сон грядущий выпей, не туманься вином, поздно, будет сердце колотиться, спать не давать, – сказал я, глядя, как он взял кувшин с вином.

Орик посмотрел на меня:

– Сердце, говоришь?.. – но кувшин оставил, налил мёду.

Ел без аппетита, молча и мрачно, мне казалось, он хочет что-то спросить, но то ли не решается, то ли так устал от своих собственных мыслей и мук, что не имеет сил говорить. Поэтому говорю я, без умолку болтаю, рассказываю о том, что здесь, в Ганеше рожают, оказывается, больше, чем в Солнцеграде, что болеют меньше, и стариков много, живут дольше.

– Думаю, здесь, Ориксай, у здешних людей настрой на жизнь намного сильнее, чем где бы то ни было. Поэтому и не поддавались на гнилые выдумки заговорщиков наших. И сирот брошенных нет. Везде на Солнечные и Лунные дворы берут, в ученики, кто постарше к ремесленникам. А тут в семьях живут, как своих воспитывают, и учат своему делу… – рассказываю я с воодушевлением. – Хороший город.

– Почему? – Орик поднял голову, в глаза возвращается присутствие.

Где ты был, Орик? Впрочем, я знаю, где. Как удивительно мне в нём, кого я так хорошо знаю, видеть такого огорчённого влюблённого, помнится, он по смерти наложниц так не расстраивался. Как говорила некогда Доброгнева: «Сердце отверзнешь царевичу», я не верил, что это может быть. А вона, передо мной сидит, бедняга, сам не свой, всего-то – поссорились.

– Вопрос, – ответил я. – Ты как думаешь?

– Это Явана надо спросить. Он здесь два года просидел. И сейчас, прямо помолодел, порхает, сияет, не пьёт ни капли, – ответил Орик с плохо скрываемой злостью.

– Даже не пьёт? – удивился я, ни для кого из нас, тех, кто был близок царской семье, не было секретом, что Яван сильно нажимает на вино, а иногда и на дурманы разнообразные с наших дворов и с Солнечного с Лунного. Нехорошие, злые дурманы. И он здесь не пьёт теперь?

– С чего, интересно? – брякнул я, не подумав.

И понял свою ошибку сразу. Яван – вообще тема тяжёлая, а тем более Яван и Ганеш. И особенно сегодня, когда Орик и Ава… Может, как раз на этой теме и поругались?

Он загорелся, факела не надо к стогу этому подносить…

– С чего?! – воскликнул он.

Вспыхнули глаза бешеным огнём, и что я язык себе не прикусил?!

– Ты у своей милой Авы спросил бы?! Ты же Авой её зовёшь?! – имя «Ава» Орик произнёс приторно сладким тоном, ломая голос, ревнует и ко мне ужасно… – Вот и спроси, чего твоя прекрасная Ава именно в этом прекрасном городе взялась с ума меня сводить?!

Я смотрю на него молча, ожидая, что же ещё он выдаст, прежде чем сердце перестанет гореть злостью. А он вопит сам не свой:

– А я сам тебе скажу: тут она так любила Явана, что он всё был готов бросить! И бросил!.. Но ты притащил её насильно мне в жёны! – даже палец в меня выставил, как пику. – И теперь, здесь, она не может об этом не помнить! До того, что выкинула меня опять из постели! Царя и мужа! – выкликнул и повторил возмущённо ещё раз: – Царя и мужа!

И шарахнул кулаком вдоль стола, смахнув на пол и тарели, и кубки, и кувшины, наведя полный раскардаш в моей чудесной горнице. Ну, может всё теперь?