Золото красных

Снова Ребров вышагивал по коммунальному коридору: у обшарпанных стен громоздились цинковые баки, стиральные доски, велосипеды-развалюхи, и еще невесть какая рухлядь. Каждый раз добираясь до двери материнской комнаты, Ребров втягивал голову в плечи, допуская, что прикрепленный к стене может пять, а может двадцать пять лет тому назад велосипед рухнет на темя, сбивая при падении тазы, санки, швабры и веники.

Открыл дверь, положил гвоздики на стол, подошел, поцеловал мать, болезнь отступила, и стало видно, что перед ним еще бесспорно красивая женщина, не молодая, но и далеко не старуха.

Вышел на кухню, вернулся с чистой водой в вазе, обрезал по косой ножницами цветочные стебли, расставил в вазе цветы.

Мать, не отрываясь, следила за сыном. Ребров вынул из сумки продукты, положил в холодильник, сказал:

- Грязный... надо вымыть... если б с Иркой не разругался, ее бы попросил.

- Мириться не думаешь? - с опаской уточнила мать.

- Ни за что! - Ребров сел на край кровати.

- Решил, значит решил, не вмешиваюсь, - мать вздохнула.

- По глазам вижу хочешь что-то сказать, а боишься, - ввернул Ребров.

- Боюсь, - созналась мать.

- Тогда молчи, тем более, что я предполагаю приблизительно: какие вы все мужики... не цените... бросаете любящих вас... так?

- Вроде того, - улыбнулась мать.

- Вот видишь, сказала бы... слово за слово глядишь скандал... а так, я вроде сам болею, сам себе горькую микстуру прописываю... а ты только наблюдаешь, и вроде не причем, и мне орать не на кого.

Мать снова улыбнулась:

- Я тоже по глазам вижу - хочешь спросить. Что?

- Хочу... - Ребров подошел к окну, приоткрыл форточку пошире. Можно? - Мать кивнула, поглубже нырнула под одеяло.

- В прошлый раз, ма, ты говорила... странные вещи... вроде, что... ты хоть помнишь... даже всплакнула...

- Я? - мать подтянула одеяло до глаз, опасаясь тока прохладного воздуха из форточки. - Не помню ничего... странные вещи?.. Удивительно... - вдруг глаза ее озарились догадкой. - Я тут пила лекарство... доктор выписал... очень сильное... доктор предупредил, у лекарства побочное действие, вплоть до галлюцинаций...

- Боже мой! Не помнишь, что говорила в прошлый раз?

Мать съежилась от напряжения:

- Не помню, ничего существенного... видно температура и это средство, - тронула коробочку на стуле... - все вместе наложилось и... - бессильно махнула.

- Но ты сказала... сказала, что... - продолжил Ребров.

Мать прервала:

- Скорее всего из-за лекарства... ослабленный организм... доктор уверял, все пройдет бесследно... мне уже лучше, много лучше...

Ребров не стал продолжать: у каждого есть причины для молчания. Протер пыль влажной тряпкой, разогрел матери ужин, покормил и собрался уходить.

- Когда заглянешь? - мать приподнялась на подушке.

- Позвоню. - Ребров замер у двери.

- Лидия Михайловна, - мать кивнула на стену, отделяющую каморку одинокой, как перст, соседки, - обижается, сказала, ты ей деньги даешь, а она от смущения не может отказаться.

- Вот еще... мало даю... она не обязана, - понизил голос, - за свои сто пятьдесят порхать у твоей кровати. Это мне ты - мать, а ей, хоть и славная женщина, но всего лишь соседка. Ты ее припугни, не будет брать денег - я обижусь. Уж я-то по обидчивости чемпион.

Подошел к матери, поцеловал, тихо выскользнул из комнаты и, озираясь, чтоб не налететь на Лидию Михайловну и не задеть рухлядь на стенах, выбрался на площадку к лифту, неслышно притворил дверь в табличках, утонувшую в косяке, утыканном разноцветными кнопками звонков.

Холин довез Пашку до дому и с улицы позвонил в итальянский "Банко ди Бари" сеньору Мадзони. Мадзони проурчал в трубку:

- Иф ю вонт... [Если вы хотите]

Холин расценил эти слова, как приглашение заехать.

Мадзони принял Холина в офисе, обставленном неструганной мебелью, многочисленными креслами с никелированными частями и огромным низким столом для совещаний, с поверхностью, напоминающей полированный агат.

- Бон джорно! - Мадзони пошел навстречу, раскинув руки, сели, Мадзони вынул минеральную, зная, что Холин за рулем, раскрыл коробку киви в шоколаде, сказал на достаточно приличном русском:

- Слушаю.

Холин выпил воды, погладил никелированный подлокотник, собрался с духом:

- Из Москвы приехал один человек... - издалека начал Холин.

- Я знаю, - улыбаясь, прервал Мадзони и принялся сыпать извинениями.

- Отделению моего банка... здесь в Цюрихе предстоит проверка... похоже... - вздохнул, - глубокая проверка.

Мадзони сцепил пальцы, оперся о колено, поворачиваясь в такт словам Холина.

- Нам понадобятся деньги... перекрутиться на время проверки... как только человек из Москвы уедет, мы тут же переведем эти деньги обратно.

- Это сотни тысяч? - уточнил Мадзони.

- Нет.

- Миллионы?

- Нет! - Холин выдохнул. - Сотни миллионов.

- Франков? - надежда в голосе Мадзони угасла.

- Долларов! - выпалил Холин и замолчал, он сказал все, что хотел, остальное всецело зависело от похожего на античного бога с загорелым лицом и синими глазами мужчины в великолепно скроенном костюме.

- Конкретно, сколько? - Мадзони дотронулся до шелкового платка в наружном кармашке.