Золото на крови

— Значит, Глеб у вас не первый? — спросил Андрей, явно не уловивший всех тонкостей семейных связей троих обитателей скита. Еще бы, гораздо больше его занимали невероятные глазищи Дарьи.

— Да нет, ты что, — отмахнулась старуха. — Я же говорю, поскребыш, восьмой он у меня.

— А где же остальные? — невольно спросил я.

Бабка отложила пестик и, чуть покачивая головой, начала припоминать.

— Аввакум, мой первенький, со скалы упал, за горным козлом охотился. Гавриил и Агафья в младенчестве умерли, горлышком маялись. Семен в реке утонул, Ларивон простыл сильно, не выходила. Господь не сподобил. Самый красивый у меня был, высокий, сильный, двадцать годков только в ту пору ему стукнуло.

— А сколько же вам лет? — спросил я, пытаясь представить, сколько же могло стукнуло Пелагее, когда она родила последнего.

— Шестой десяток уже идет, пятьдесят два на Покров минуло.

Хорошо, что я сидел, а то повторил бы движение Андрея, как раз привставшего со скамьи и плюхнувшегося обратно. Мы-то считали, что суровой хозяйке нашей как минимум лет семьдесят, а ей всего-то ничего! По обычным советским меркам еще и до пенсии бы не доработала!

«Господи, что же ей пришлось пережить, если она так не по годам состарилась?» — растерянно подумал я. Старуха, похоже, поняла нас.

— Да у нас много и не живут. Раньше по-другому было, сказывают, да при мне только дед Аввакум Редин до семидесяти дотянул.

Мне это показалось странным, я невольно вспомнил покойного деда Игната, оттарабанившего двадцать лет в лагерях и выглядевшего в свои семьдесят с гаком просто богатырем.

По ходу дела старуха сунула большими деревянными щипцами в печь два камня размером чуть ли не с мою голову и опустила загоревшиеся щипцы в кадушку с водой, стоявшую под лучиной. Вскоре после этого в печь последовал и небольшой чугунок.

— А куда же все остальные девались? Другие семьи? — спросил Андрей.

— Да повымерли все потихоньку. Зимины в мир было ушли, они раньше в этой избе жили. Лет через пять один Мирон вернулся, весь израненный, года не прожил, помер. Революция у вас там какая-то в миру была, вот их и закрутило в бесовом колесе. А остальные потихоньку, друг за дружкой ушли. Сначала старшие, потом и младшие. Провинились мы, видно, перед Господом, вот и наказал нас, перевел весь род.

— А что у вас с ногами? — не унимался Андрей.

— Да болят, суставы ломит. Еле хожу, по ночам перед дождем криком кричу. И ноги ломит, и пальцы. Это у всех здешних, рок такой, проклятие Божье. Сперва-то ничего такого не было. Это вот уж последние три поколения мучаются. В вере, я думаю, мы пошатнулись, грехов много.

От этих разговоров мне стало не по себе. И я искренне обрадовался, когда Пелагея, пошурудив в печи рогачом, вытащила чугунок. Поставив его на стол, она перекрестилась и с поклоном сказала:

— Кушайте на здоровье.

— А вы? Присаживайтесь с нами, — предложил Андрей.

Но старуха отрицательно покачала головой:

— Мне не можно. Это уже мирская пища, нечистая. Из этой посуды и Мирон Зимин ел, и Игнат. То, что я порог этого дома переступила, уже грех. Вы уйдете, а я еще долго, до конца дней замаливать его буду.

Мы с Андреем переглянулись. Вот оно как все обстоит на самом деле. Овощная размазня, которую мы в тот момент ели, встала у меня поперек горла.

БАНЯ ПО-СТАРОВЕРСКИ

После обеда нам, естественно, захотелось пить. И тут Андрей вспомнил про последний подарок деда Игната.

— Юрка, ведь у нас есть китайский чай! Давай-ка заварим.

Лейтенант вытащил из рюкзака жестяную коробку с чаем, повертел ею перед глазами Пелагеи. Мне показалось, что глаза у той заблестели. Еще бы, синюю квадратную коробку опоясывал невероятно пестрый оскалившийся дракон.

— Может, отсыпать вам чайку, мать Пелагея? — предложил Андрей. Та стряхнула с себя оцепенение, торопливо перекрестилась и суровым тоном отказалась.

— Страх-то какой, просто диавол вылитый.

— Ну как хотите, — развел руками Лейтенант и пристроил котелок между алых углей печи.

— Ай, горячо, — подул Андрей на пальцы.

Тем временем Пелагея собралась и молча вышла из дома.

— Куда это она? — удивился Лейтенант. — А обещала баню, лечить тебя.

— Да поди придет еще, — решил я, чувствуя как меня тянет на сон. Все-таки слабость еще донимала меня, хотя кашель уже не мучил так, как прежде.

Я не ошибся. Вскоре старуха вернулась, принеся самый обычный березовый веник. Вслед за ней топал Глеб, таща охапку соломы. В дом его мать не пустила, внесла все сама. В окно я видел, как Глеб потоптался несколько секунд на месте, пуская пузыри, а потом припустился бежать куда-то вдоль улицы.

А Пелагея протиснулась с соломой в дом, положила ее возле печи и, сняв вытертую шубенку, захлопотала по избе. Первым делом она вытащила из углей все теми же щипцами раскаленный докрасна камень и ухнула его в бочку. Та буквально выстрелила паром, тяжело заклокотав вскипающей водой. Старуха, не теряя времени даром, отправила туда же и второй камень, и пока кадушка возмущенно что-то бормотала, Пелагея ловко накинула на горловину кипящей гневом бочки одну из лежащих на полу шкур.