Золото наших предков

– Да нет, это по наследству. Род у нас такой. Родители мои, где ни жили, везде пришлыми считались и всегда за дарма вкалывали. Целину подняли, всё здоровье там оставили, никто не то что спасибо, доброго слова не сказал, ни советская власть, ни казахи. Чувствую и здесь меня то же самое ожидает, – Калина вздохнув откинулся на спинку сиденья.

– Ты Петя, это… – Пашков наклонился к уху Калины, – Ты не особо рвись-то, не напрягайся. Эти, Шебаршин, Ножкин, они тоже спасибо не скажут, и уж тем более не поделятся. Ты лучше сам о себе подумай… Ну ладно, Иваныч, до завтра, пошёл я, моя станция.

Пашков поднялся и вышел, а Калина остался сидеть, собрав на лбу сильно его старящие морщины, он выходил на следующей станции. Дома его встретила встревоженная жена:

– Господи, Петя, почему так поздно?

– Так получилось… машину долго ждать пришлось, в пробке застряла, потом разгружали уже в темноте.

Сын и дочь сидели в комнате и смотрели телевизор. Сын после курса лечения чувствовал себя неплохо. Дети вообще гораздо легче матери адаптировались к Москве. Дочь как-то сказала, что впервые за последние шесть лет не чувствует себя представительницей низшей расы, чьи предки много задолжали расе ныне господствующей. Стал забывать о том, что всего полтора года назад со страхом отправлялся в школу и сын. А Калина, глядя на увлечённых фильмом детей, и усталую жену, как никогда остро ощутил, что в деле обустройства своего гнезда он далеко не так «продвинут», как на работе: в квартире не хватало так много необходимых вещей. Они пользовались старой мебелью. Её прислала тёща контейнером из Алма-Аты, когда стало ясно, что на покупку новой деньги появятся не скоро. Почему-то Калина, считавший себя человеком очень практичным, вновь совершил непрактичный поступок, влупил, тогда перед отпуском, все оставшиеся от продажи радиодеталей деньги в этот предмет роскоши, телевизор, явно не вписывающийся в старомодно-советский интерьер. Потом он пожалел, после того как ненароком проговорился Пашкову о покупке большого «Сони». А тот возьми, да и спроси:

– А стиральная машина и спальный гарнитур у тебя какой марки?

– «Малютка» у нас, а гарнитура нет, просто кровать, – не понял вопроса Калина.

Пашков выразил крайнее удивление, но промолчал. Потом дошло и до Калины. Действительно сначала надо было покупать вовсе не телевизор, облегчить жизнь Валентине, тем более, что стирать на «Малютке» так тяжело. Но, как и в случае с покупкой квартиры он поспешил. И ещё, пожалуй, впервые в жизни он пожалел, что у его жены такой покладистый характер, что она безропотно принимает все его решения, даже не пытается спорить…

Открыв дверь и увидев едва держащегося на ногах мужа Настя буквально с порога принялась его распекать:

– Ну, её к чёрту эту работу, уходи, здоровье, оно никаких денег не стоит!..

Пашков молча выдержал эту «бурю», умылся, сел за стол ужинать.

– Не так-то просто мне оттуда теперь выскочить, да и запас побольше сделать надо. Мерзкая, конечно, работёнка, но ведь не задарма, – он устало улыбнулся жене, и та несколько остыла…

– Так говорите, по автомобильным пробкам мы догнали Запад семидесятых годов? Ну-ну, интересное наблюдение, – с улыбкой комментировал Матвеев откровения Пашкова о мыслях, посетивших его во время перевозки имущества фирмы.

Когда Пашков позвонил в дверь, профессор поднялся с дивана и выглядел неважно. На вопрос о самочувствии отмахнулся, сказав, что это реакция на скачки барометра. Приход добровольного студента однако как всегда подействовал на него благотворно – старик словно стряхнул с себя усталость, его глаза повеселели.

– А было ли когда-нибудь такое время когда мы преодолевали этот временной лаг, или всегда в хвосте Европы плелись? – спросил Пашков.

– Если говорить об общекультурной тенденции то нет, а вот по отдельным видам то да, было. Я же вам говорил, что во второй половине 19-го века и на рубеже 19-го и 20-го русская литера-тура вышла на передовые рубежи. То же можно сказать и о таком виде искусства как хореография, то есть о балете, но это, конечно, не так весомо как литература.

– На первое место? – с энтузиазмом спросил Пашков.

– Ну, как вам сказать… делила первое-второе места, если уж вы хотите такого спортивного определения. Как вы думаете с какой национальной литературой?

Пашков задумался и неуверенно произнёс:

– С французской, наверное. У них тоже именно в это время много известных писателей было.

– Браво Сергей, совершенно верно. Наши Толстой, Достоевский, Тургенев, Чехов смогли встать в один ряд с Бальзаком, Флобером, Гюго, Стендалем. Другие национальные литературы тоже выдвигали гигантов, но то были единицы… Диккенс, Твен. Говорить в таком сравнительном ключе можно только о прозаиках. Поэтов сравнивать намного сложнее, они, как правило, трудно-переводимы. Потому в своих странах их как гениев почитают, а на другом языке, да ещё в нека-чественном переводе они так не звучат. Тот же Пушкин на Западе далеко не так почитаем как наши прозаики.

– Ну, хорошо, литература, балет, а другие?… – всё шире «забрасывал сети» Пашков.