Золото. Назад в СССР 2 (СИ)

После долгих недель неудачных поисков, трудной обратной дороги, в которой люди с риском для жизни шли по реке к месту встречи, неприбытие катера на озеро и перспективы зимовать здесь, трудно справиться с эмоциями.

К тому же этот мотив был не единственным у Семягина. Было кое-что еще похуже. Все эти годы его противник Леван Лорткипанидзе каким-то образом узнавал заранее результаты экспедиций. Не успел еще Александр Иванович добраться до Геологического Управления и сдать отчеты, как Леван Шалвович оглашал итоги. Если партия была удачной, то он изо всех сил старался обесценить ее результаты, принижая заслуги своего закадычного врага в глазах других коллег.

Если партия была безрезультатной, то эта информация раздувалась до состояния катаклизма масштабов всемирного потопа. Лорткипанидзе создавал настолько негативный фон, получая при этом удовольствие какого-то садистского характера, что я удивлялся железной выдержке Семягина. Любой другой на его месте давно отметелил и начистил рыло Левану Шалвовичу Лорткипанидзе так, что тот забыл бы не только «дружеское прошлое», но и собственное имя.

А главное Семягина за это никто бы не осудил — настолько неприглядным выглядело подобное поведение Лорткипанидзе.

Так вот, все эти годы, кто-то должен был заблаговременно стучать Левану про успехи или неудачи Семягина. После истории с самородком, боюсь, что Семягин мог прийти к выводу, что это Петрович.

Брахман сидел рядом в палатке по турецки и что-то, низко склонившись над блокнотом, так как фонарик давал слишком мало света и не освещал даже стен палатки. Он делал это почти каждый вечер, но я никогда не спрашивал об этом.

Теперь же мне захотелось отвлечься и я собирался узнать, что же такое он записывает.

Когда я стянул с себя брезентовую куртку и прилег на свой спальник, Брахман, взглянув на меня и предвосхищая мой вопрос, сказал:

— Я веду дневник с четырнадцати лет, прерывался только, когда попал в служить армию.

— Хорошая привычка, ты записываешь все, что с тобой происходило?

— Да, но только самое важно. Когда-то я мечтал быть, как Эрнесто Гевара по прозвищу Че.

Он улыбнулся.

— Знаешь, кто это?

Я утвердительно кивнул.

— Ну конечно, аргентинский революционер, кубинский Команданте!

— Отец привез мне с Кубы его дневники на испанском языке и я по ночам читал и переводил его со словарем. До сих пор помню его наизусть.

— Здорово, а про Петровича у тебя есть?

— Очень мало, в основном про то, как мы промывали и шурфили, про это ты и сам все знаешь.

— Можно почитать?

Брахман заерзал.

— Знаешь, я бы не хотел…

Я понял, что его слова о том, что он знает про возможный мотив убийства не были пустым звуком. Мне нужно непременно прочитать его дневник.

Глава 22

— Здорово, а про Петровича у тебя есть?

— Очень мало, в основном про то, как мы промывали и шурфили, про это ты и сам все знаешь.

— Можно почитать?

Брахман заерзал.

— Знаешь, я бы не хотел…

Я понял, что его слова о том, что он знает про возможный мотив убийства не были пустым звуком. Мне нужно непременно прочитать его дневник.

Я пока не стану настаивать на чтении. Придется поступить не очень честно, прочесть дневник без его ведома.

Не здорово, конечно, лазить в чужих записях, но прежде всего я хочу выяснить, что произошло, потому что это дело может обернуться такой неприглядной стороной и принести всем столько горьких переживаний, что нам и не снилось.

Четвертой очень важной деталью было оружие Петровича, подброшенное под дно палатки. Я точно понимал, что будь оно под палаткой ночью, то я стопроцентно почувствовал был его под полом. С этим тоже не было никакой ясности.

Были ли у других мотивы? Вполне могли быть такие о которых я пока не знал. Это предстояло мне еще выяснить.

— Думаешь, у кого-то есть причины убить Петровича?

— Не знаю точно, но на самоубийство или несчастный случай не похоже.

— Чай будешь?

— Можно

Брахман вскочил, вышел наружу и через некоторое время принес оттуда чайник с кипятком.

Он взял две эмалированные кружки, залил кипятком, потом Брахман извлёк из кармана маленькую коробочку и, вынув оттуда щепотку листиков чая, бросил их сначала в одну кружку потом во вторую.

Несколько мгновений он, затаив дыхание, смотрел на то, как чаинки расправляют лепестки.

— Лучший в мире чай! — заметил он, отпивая глоток. Какое-то время, живя в Хабаровском крае, он пристрастился к зеленому чаю, хотя таскать с собой отдельные пачки чая было затруднительно.

Мне всегда казалось, что этот «лучший в мире чай» отдаёт веником, но я безропотно сносил чайные чудачества соседа.

Я тоже сделал глоток чая. И хотя зеленый чай считался успокаивающим, он всегда бодрил меня и я не любил пить его перед сном. Но завтра торопиться было некуда, а чувствовал, что моему соседу хочется поговорить и он может случайно выболтать что-нибудь полезное.

— Что только я не передумал про старика и то, что с ним произошло, — Брахман уселся по-турецки.

— И к какому выводу пришел?

— В том-то и дело, что пока ни к какому. Но вот, что мне не дает покоя, так это рюкзак Петровича.

— Почему же?