Золото Неаполя: Рассказы

Эта самая профессия друга была не по душе Элиджо. Невзирая на чувство безграничного превосходства над женщиной, а вернее, на свое мужское первородство, он всегда видел ее в романтическом ореоле. Он, естественно, преклонялся перед «честной девушкой», но все-таки испытывал необъяснимую скрытую жалость к грешницам. Но друг не должен осуждать друга, иначе какая же это дружба. Элиджо никогда не порицал поведение Винченцо, ведь главным для обоих была карьера. Известность друзей постепенно росла. Они добавили к своему имени почтительную приставку «дон». Друзья стали получать от местных коммерсантов богатые подношения; монахи и сыщики раскланивались с ними, проходя мимо их нарядных нижних этажей, располагавшихся рядом с шумной площадью Санита. В это счастливое время дон Винченцо и дон Элиджо скрепили свою старую дружбу священными узами, став кумовьями, которые считаются в Неаполе кровными родственниками. Святая вода и чудесное вмешательство свыше связали их навечно. Дон Элиджо появлялся либо один, либо только с доном Винченцо. Они повсюду бывали вдвоем: на обедах в знаменитых ресторанах, которые процветают по всему побережью от мыса Поццуоли до подножия Везувия, в прогулочной коляске на горе Монтеверджине, на почетных местах в храме Кармине, за столиком в «Гамбринусе». Они ели и пили молча, но каждый знал, что друг рядом, это удваивало их уверенность в своей удаче и в своем будущем.

Настало время, когда имена дона Винченцо и дона Элиджо должны были войти в историю. Теперь они имели дело не с сутенерами, этой мелкой сошкой, а с главарями целых кварталов, людьми, о которых ходили легенды, рассказывались эпические поэмы об их непобедимости и жестокости, их-то надо было ниспровергнуть, устроить из этого невиданный спектакль, чтобы весь Неаполь содрогнулся и возрадовался, ужаснулся и подивился. Жители кварталов Викария, Пендино и Кьяйя поздравляли друг друга с тем, что появились гениальные и ловкие каморристы,[74] похожие на героев греческих мифов, они не механически, а со знанием дела используют свою силу. Иначе и быть не должно. Дон Винченцо по-рыцарски уступил дону Элиджо «святая святых» района Санита. Им владел некто дон Грегорио Демма по прозвищу Бык (за его огромные габариты и манеру головой ломать ребра своим противникам), которому дон Элиджо отдавал должное, но все-таки с радостью принял подарок друга. Прошло две недели, дон Элиджо, вероятно, ждал вдохновения. Стоял мягкий апрельский полдень, когда на улицу Ламматари легкой походкой архангела вступил, держа руки в карманах, Рыжий с профилем свева.[75] В этом тупичке на ступеньке нижнего этажа сидел дон Грегорио, зажав между коленями стул и намереваясь поглотить целую гору макарон.

Дон Элиджо, который по правилам должен был остановиться и вежливо справиться о здоровье Быка, взглянул на него, скорчив странную гримасу, и продефилировал дальше. Главарь нахмурился, отложил вилку и хрипло гаркнул:

— Эй, ты!

Дон Элиджо вернулся.

— Что изволите? — четко произнес он, вынул изо рта горящую сигарету и бросил ее в красную подливку макарон.

— Ты уже труп, а смеешь еще вякать! — взревел Демма, вскочив на ноги.

В одну секунду все двери и калитки захлопнулись, тупичок Ламматари словно вымер. Каллиопа,[76] спаси меня! Дон Грегорио весь кипел. Он, естественно, был вооружен, но страстное желание прижать дона Элиджо к ногтю ослепило его. Противник бился с ним как на турнире, он ни разу не повернулся к нему спиной, время шло, однако знаменитому главарю, который, словно медведь, лез напролом и метался из стороны в сторону, не удавалось схватить врага. Дон Элиджо грациозно, буквально в нескольких сантиметрах от Быка, отскакивал вбок либо пригибался и, словно проваливаясь сквозь землю, ускользал.

— Это не человек, а сам дьявол, — сообщал всем на следующий день булочник, который сквозь щелку своего укрытия наблюдал за всеми перипетиями этой необычайной дуэли. А когда запыхавшийся и взмокший Бык решил взяться за револьвер, глаза и руки подвели его. Дон Элиджо на это и рассчитывал. Он как вкопанный замер на месте. Дон Грегорио выстрелил, а Рыжий спокойно прикуривал сигарету. Так рождаются мифы. Пули разбили стекла и угодили в ставни, Дон Элиджо стоял и курил. Он услышал щелчок курка, осечка, не спеша взялся за свой пистолет. Дон Грегорио пытался укрыться в доме, но, получив шесть пуль в лодыжки, плюхнулся на живот.

— Прекрасно, — прошептал дон Элиджо, касаясь кончиком блестящего ботинка щеки противника. — Я тебя для этого и пощадил. В таком положении ты впредь будешь встречать меня — на коленях. Понял?

— Слушаюсь, — простонал дон Грегорио, навсегда теперь хромой и покоренный.

Он стал прислужником Рыжего, приносил ему с рынка самые свежие продукты, заботился о нем, как нянька, испытывая при этом патологическое удовольствие быть живым свидетелем величия человека, который унизил его.