Золото Неаполя: Рассказы

Правда, нельзя сказать, что Маротте удалось до конца излечиться от своих наследственных неаполитанских «болезней», у него еще будут рецидивы сентиментальности, но именно «Золото Неаполя», книга, к которой он готовился двадцать лет, от ложной чувствительности совершенно свободна. Ирония, с которой он говорит здесь порой даже о самом любимом (например, в истории сватовства «толстого камердинера» к его матери, рассказанной в «Богатых родственниках»), или блестки черного юмора, которыми пересыпана вся эпопея болезни и смерти отца («…так что отец лег в общую могилу, и я представляю себе, как долго приходилось богу шарить там всякий раз, когда сироты и вдова начинали возносить молитвы за умершего адвоката!»), нисколько не вредят чувству, напротив, они сообщают ему неподдельность и искренность. Именно после того, как Маротта научился «отжимать» чувствительность, чувство и предстало у него в его подлинном значении. Чувство — это не чувствительность, чувства Маротта не боялся, он не боялся им «солгать», потому что оно было для него такой же реальностью, такой же реальной ценностью, как и все ценности материального мира.

Сразу же после второго неаполитанского сборника «Святой Януарий никогда не говорит „нет“»,[4] полностью посвященного (в отличие от «Золота Неаполя») послевоенному Неаполю, Маротта издал книгу своих миланских рассказов-воспоминаний «В Милане не холодно». А в 1950 году вышла самая странная его книга, не имеющая аналогий ни в том, что он написал до того, ни после того. Это сборник рассказов «Камни и облака», где, с одной стороны, представлены рассказы фантастические, которые итальянская критика называла «сюрреалистическими» («Коррида», «Телефонный звонок», «Словарь», «Один день из множества»), а с другой — строго реалистические, притом нехарактерно для Маротты эпические, объективные, сюжетно законченные («Добить из милости», «За ним гнались матери»), В этом сборнике он словно бы разложил на составляющие свой «лирический концентрат», возникающий как раз на стыке совершенно конкретной зарисовки реальности и совершенно вольного «сюрреального» парения лирического чувства.

В 1952 году он снова вернулся к неаполитанской теме циклом «Ученики солнца», воспроизводящим Неаполь именно 1950-х годов, но не в «отдельных» эпических сюжетных новеллах, а в единой лирической картине, сотканной из эпизодов своего рода новой Шехерезады, в роли которой выступал здесь ночной сторож дон Вито Какаче, бывший раньше сторожем при гимназии и потому считающийся самым ученым в кругу своих друзей. Дон Какаче рассказывает, а слушают его продавец семечек дон Фульвио Кардилло, живущая на нищенскую пенсию вдова рабочего донна Джулия Капеццуто, безработный дон Леопольдо Индзерра, его жена «перчаточница» и сын рыбака — жертва полиомиелита юный калека на костылях Армандуччо Галеота. Из вечера в вечер, подкрепившись рюмочкой анисовой, дон Вито Какаче пересказывает им сюжеты античной мифологии, комментируя их в меру своего разумения и в ответ выслушивая соображения своей простодушной аудитории.

В этой книге, смешной и трогательной, послевоенный Неаполь впервые предстал у Маротты в ореоле незащищенности и обреченности. Тут он уже совсем не тот, что в «Золоте Неаполя» или «Святом Януарии», где город, пусть разрушенный войной, живет уверенностью и надеждой, — чего стоит в этом смысле история дона Иньяцио Цивиелло, героя рассказа «Золото Неаполя», и вообще весь этот рассказ!

В «Учениках солнца» персонажи вроде бы те же, но уже ясно, что их время уходит: они словно зависли между прошлым, которое минуло, и будущим, которое им враждебно. Это самоощущение ясно сквозит в их неспособности вписаться в настоящее, в неумении спроецировать новое на старое, старое на новое. Нешуточная сосредоточенность слушателей дона Какаче на судьбе Геракла или Меркурия косвенно свидетельствует о том, что в мире настоящего им не находится ни места, ни дела. И душераздирающие анекдоты, которые служат дополнением к этому циклу («Кум», «В Сан-Либорио»), говорят, собственно, о том же: о том, как патриархальный Неаполь отчаянно, но безуспешно пытается приспособиться к «новым временам», временам, которые подготовляли «итальянское чудо».

В 1954 году у Маротты вышла книга «Так соберемся же с духом и взглянем!», посвященная Милану и Генуе, то есть двум другим его «родинам». Так как страницы этой книги безлюдны — их населяют дома, улицы, дожди, ветры, кошки, голуби, — ее очень трудно датировать: то ли это еще 30-е, из которых исключены люди и оставлена только одушевленная лирическим чувством Маротты «природная» жизнь, то ли уже 40-е. Но сама эта обращенность к прошлому — вернее, к части прошлого, той, что не может ранить, — свидетельствует о растерянности, которую испытывал Маротта вместе со своими героями перед лицом происходящих перемен. Итальянское общество резко менялось, приобретая черты общества массового, и эта перемена его пугала.