Золото Неаполя: Рассказы

Я ушел из дома, когда мы оторвались друг от друга (снова увидев улицу и людей, я понял, что из семи покрывал, скрывающих истинное лицо мира, упало разве что одно), и вернулся поздно, очень поздно. В подземном переходе я увидел Кармелу, которая меня ждала. Спустившись на несколько ступенек, мы укрылись в одном из тех зияющих подвалов. И снова мы не сказали ни слова, я был с нею в слабом свете, который источали ее руки, и тишина была без окон и без дверей, тишина всепоглощающая и вечная, как долетавший до нас время от времени запах глины. Я улыбаюсь, вспоминая, что именно в этом каменном лоне застал нас много вечеров спустя самый свирепый из двух братьев Кармелы. Они оба принадлежали преступному миру, однако тот, дон Армандо, и по физической силе, и по количеству приговоров, заработанных тем, что применял ее так, как ему вздумается, намного превосходил брата. Напрасно мы затаили дыхание, заслышав его шаги; приблизившись, он остановился, чтобы зажечь сигарету, и при свете спички увидел нас. Мы пошли за ним к их дому и шли до тех пор, пока он не приказал нам остановиться как раз под трагическим фонарем, который свисал с балки, как петля с виселицы. Ах, что за человек! Он просто спросил нас, можем ли поклясться своею жизнью, что у него нет серьезных оснований убить меня и сестру? У него оказалось достаточно чувства собственного достоинства, чтобы не усомниться в ответе, который он получил; он дал нам обоим по увесистой оплеухе и отослал меня. Какой разумный, какой твердый, какой сдержанный человек! Он приказал убрать со двора стул, а меня — с балкона нашей кухни. Не прошло и двух месяцев, как он выдал Кармелу за пекаря из Антикальи, который, обращаясь к нему, всегда дотрагивался двумя пальцами до козырька кепки. Я видел, как уезжала Кармела в разукрашенной свадебной коляске, и ее глаза в последний раз сказали мне: «Все пройдет, все в порядке». Но как же это «в порядке», если спустя тринадцать лет — целых тринадцать! — жена подарила мне ее ребенка?

А кучер экипажа, который увозит Кармелу, все погоняет, торжествуя, своих лошадей: «Но! Но!» Беги, первая моя любовь, беги! В закручивающемся спиралью кнуте, как в овальной рамке, возникает стойка пиццерии и хвост свадебной процессии; вновь появляется стянутый петлей угол Матердеи в то необыкновенное лето 1919 года.

Игроки

Это даже не рассказ. Просто старик и ребенок играют в карты; их зовут граф Просперо Б. и Антонио Крискуоло, малыш семи лет. Я вовсе не собираюсь придавать какое-то особое значение этой забавной и поэтической картинке, поразившей меня в 1920 году в Неаполе; но так как обычно принято указывать на все, что предшествовало какому-то событию, я тоже все перечислю, все факты, но в самых общих чертах, да и отношениям между двумя игроками я посвящу всего несколько строк, отмечая лишь самое существенное, так что тот, кто хочет настоящего рассказа, должен иной раз и сам кое-что вообразить.

Маленький Антонио Крискуоло расцвел в швейцарской старинного дворца на улице Трибунали, принадлежащего графам Б.; его отец носил затейливую ливрею с потускневшим золотым позументом. Три четверти дня вдовец Крискуоло проводил на крыльце старинного обветшавшего особняка, то появляясь на нем, то исчезая; летом он жевал листья латука, которые извлекал по одному из потаенных глубин ливреи, порою внимательно их изучая, словно читая; тем временем в комнате, примыкающей к месту обитания старого Крискуоло, маленький Антонио вероятнее всего развлекал хозяина дома.