Золото Неаполя: Рассказы

— Как там Грациелла? — негромко спрашивала мать, а отец с братьями молчали, позволив наконец расслабиться каменно сжатым челюстям.

Помню похищение Ассунты Салерно, красавицы из Кристаллини; она была сирота, совсем одна; посредник, не зная к кому обратиться, вступил в переговоры со священником, который не предложил ему ни еды, ни вина.

А ревность, а «брошенные», а так называемые порезы? В мое время они воспевались во всех неаполитанских песенках, даже знаменитые поэты Ди Джакомо и Руссо упоминали их в своих страстных и сладостных строфах: и саму эту тонкую кровавую полоску на белой щеке, и девушку, которая говорит: «Нет, я не знаю, кто это сделал», мысленно целуя руку святотатца, — что ж, если трезво поразмыслить, то и «порез» может быть милым сердцу безумием!

Я люблю — оттого что я там родился — мир переулков, мир бедного люда моего города. Я с сочувствием храню в своей памяти все его прегрешения, я рассказываю о них, потому что хорошо их знаю и надеюсь их оправдать, показав, что, прежде чем стать виной, все прегрешения Неаполя были его страданием. Чистейшие здешние небеса не щадят никого. Взгляните, вот они, спустя всего несколько лет после свадьбы, маленькие невесты из переулков — посреди ошметьев своей красоты, придавленные горем и нуждой, неузнаваемо старые в свои двадцать лет; они выжаты работой и детьми, их мечты, если они у них были, кружатся и осыпаются, как осыпаются с пыльных стен сухие крылья бабочек, когда распахивают окно; их дом — это одна комната на уровне земли, иногда одеяло на веревке разделяет ее на две, во дворе вечно сочится влагой водопроводная труба. Их мужчины засыпают сразу же, сжав кулаки, с мыслью о неуловимой фортуне; где тот упругий, тот трагический шаг, которым шел он, ведя свою избранницу к увитой цветами калитке или к лестнице, карабкающейся на вершину холма? Как коротка была их пора; так стоит ли удивляться, если какая-нибудь из двадцатилетних старух дотрагивается иногда до шрама на своей щеке и вздыхает? Ее красота стоила крови и слез, в этом минутном, но таком интенсивном выражении утверждалась ее драгоценность. Самый короткий роман — это крик, и обитатели переулков драматизируют свою эфемерную любовь, изо всех сил превращают ее в роман, делают молниеносной и болезненной, как удар ножом. Поэты прислушиваются и приглядываются к ней из своих слуховых окошек, чтобы рассказать нам потом историю Ассунты Спины или Лучеллы Катены; а на дворе между тем то тепло, то холодно, то идет дождь, то снова становится ясно.

Квартьери

Квартьери — так в Неаполе называют переулки, которые поднимаются, то и дело вставая на дыбы, от Толедо к верхнему городу. Они кишат кошками и людьми, их содержимое не поддается исчислению — свадебные гулянья, наследственные болезни, воры, ростовщики, адвокаты, монахини, честные ремесленники, сомнительные заведения, поножовщина, лотерейные конторы — одним словом, бог создал квартьери, чтобы иметь возможность слышать хулу и хвалу себе возможно большее число раз на возможно меньшем участке пространства, и, поступив так, сам связал себе руки, потому что нередко его гнев, вызванный каким-нибудь проходимцем, обрушивался по ошибке на жившего с ним по соседству плотника или сапожника, образцового отца пяти девиц на выданье и организатора празднеств в честь святого Винченцо Феррери.

Даже солнце обходит квартьери кое-как — то игнорирует целые здания, а то вдруг яростно набрасывается на какую-то одну ступеньку, давая возможность поджариться на ней какому-нибудь темнолицему оборванцу, который, кажется, валяется тут целую вечность; солнце в квартьери капризно и в то же время старательно: простую трещину в стене оно может превратить в сверкающую митру, а окно чахоточного оставляет в холоде и темноте. Когда же траурная процессия, провожающая гроб чахоточного, встретится уже за пределами квартьери с тележкой зеленщика, то скорбящие непременно высунутся из экипажей, чтобы купить пучок латука, и будут жевать его, поливая искренними слезами, покуда лошади медленной рысью везут их по улице Поджореале.

В мое время мужчины в квартьери были действительно мужчинами, что доказывает эпизод, который вспоминается мне всякий раз, когда я вижу представителей своего пола, затевающих драку или даже поножовщину без всякого метода, без чувства достоинства, одним словом — без стиля. Тем хуже, если в этом деле как-то замешана женщина; впрочем, об этом пусть судит тот, кто знает в этом толк.