Золото Неаполя: Рассказы

День приезда в Милан многие из них считают своим вторым днем рождения; возможно, их матери в родных деревнях, раскинувшихся на берегу моря или прилепившихся к склонам гор, испытали в этот день не менее сильную и жестокую боль, чем тогда, когда производили их на свет: «Пиши, дай телеграмму, сообщи, если найдешь…» — кричали они вслед. Найдешь… Что? Работу и удачу — или наоборот; Милан ничего больше дать не может, и в его соборе так много шпилей именно для того, чтобы каждый иммигрант мог выбрать себе один какой-нибудь и либо водрузить, либо опустить на нем знамя своих надежд. Я так и поступил, мой шпиль был карликовым, второстепенным, направленным в сторону корсо Витторио Эммануэле, но действие оказал такое же, как и любой другой, и Милан не отпустил меня, и вот я здесь. Кто сейчас выбрал мой шпиль — какой-нибудь чернорабочий из Понтассьеве или обнищавший баронишка из Катании? Держись, друг, это славный старый шпиль, сначала он бывает холоден, но постепенно теряет сдержанность и уступает, распаляется. Встань на углу виа Паттари, покажись и посмотри на него, он словно палец, направленный на святых, а вот и смысл этого жеста: «Киньте между собой жребий, и пусть тот, на кого он выпадет, поторопится, пусть поможет этому юноше, которому скоро нечем будет платить за пансион, а иначе какого дьявола вы торчите там наверху?»

Милан в воспоминаниях покинувших его всегда начинается и заканчивается на Пьяцца дель Дуомо. Под подушкой у жительницы Удине, которая посетила город во время свадебного путешествия в 1938 году, каждую ночь вспыхивает светофор на углу виа Карло Альберто; эта женщина видит только то, как люди вдруг куда-то бегут, колеса замирают на стоп-линии, сверкает каска регулировщика; она вздыхает и думает: «Милан…» А сколько людей в деревнях по всей Италии хранят отчетливые, хотя за давностью лет и не вполне соответствующие действительности воспоминания о том моменте, когда они свернули с виа Торино или виа Менгони на площадь. Перед приезжим как будто материализовалась открытка с видом собора, он ахнул, сбился с шага и остановился, не зная, как выразить охвативший его восторг. Со всех сторон к нему бросились продавцы «воспоминаний о Милане» и едва не вынудили его обратиться в бегство. Какие воспоминания о Милане предлагаете вы, торговцы? Мне, пожалуйста, дайте все те случаи, когда я проходил здесь довольный. Или злой на кого-то или на что-то. Или погруженный в раздумья. Вот то самое место, на котором я поссорился со старым другом, кажется, я даже вижу следы своих ботинок. «Не знаю, кто мне помешает…» — сказал я тогда и замахнулся.

Сейчас, вновь думая об этом, я улыбаюсь, сейчас этот мой жест охватывает всю площадь и не задевает никого. Продавцы воспоминаний, давайте перейдем налево, к Пассажу. Здесь однажды вечером я разговаривал с девушкой, совсем как Ренцо Риччи или даже как Аннибале Нинки,[34] я хотел получить от нее бог знает какие доказательства любви и был очень убедителен. Неожиданно какая-то старушка коснулась ее руки (мы и не заметили, что она все слышала), сказала на диалекте: «Не слушай, доченька, что парни говорят» и ушла, оставив нас в замешательстве. Здесь я проходил, когда был молод и когда стал старше, неторопливо или в спешке, зимой и летом: теперешний облик площади есть для меня составляющая всех этих моментов, подобно тому как белый цвет вращающегося диска представляет сумму тех цветов, в которые окрашены секторы, на которые этот диск разделен.

Как коренные, так и приезжие миланцы в какой-то определенный момент заканчиваются, прекращают существовать, а Пьяцца дель Дуомо продолжается, но можем ли мы рассуждать, словно какие-то квартиросъемщики? Пусть лучше каждый из нас скажет жителям других городов: «Спешите приехать в Милан, пока я жив, а то неизвестно, какую Пьяцца дель Дуомо вы увидите».

И вот однажды я решил провести на нашей площади целый день и написать ее портрет, надеясь, что это мне удастся.