Золото партии. Историческая хроника

Резким движением Ленин засовывает большие пальцы рук за проймы жилетки, пиджак распахивается, щелочки глаз колюче и недобро смотрят на Управляющего делами СНК. Остальные молчат «Запомните, батенька, — говорит Ленин, обращаясь к Бонч-Бруевичу, но так, чтобы слышали все, — запомните НА РОССИЮ МНЕ НАПЛЕВАТЬ, ИБО Я — БОЛЬШЕВИК!» Это любимое выражение Ленина стало девизом его сообщников, которые любили повторять его и к месту, и не к месту, пока Иосиф Виссарионович не заткнул им глотки пулями, поскольку эта страшная фраза Ленина никак не стыковалась со сталинской «еретической» теорией о возможности «построения социализма в одной стране». Итак, война была объявлена. Одним мигом была порушена вся, складывавшаяся десятилетиями, инфраструктура городов, замерли все виды торговли, прекратила существовать сфера обслуживания. Домовладельцы и хозяева гостиниц, кому не удалось бежать, были либо убиты, либо арестованы, либо, в лучшем случае, выброшены на улицу. Разбитыми или забитыми фанерой витринами смотрели на пустынные заснеженные улицы некогда известные всей Европе магазины и рестораны, первоклассные отели, гостиницы и клубы. Но не только они. Магазинчики, лавки, постоялые дворы, мастерские и ателье, меблированные комнаты и пансионаты — все прекратило свое существование. Естественно, что из продажи мгновенно исчезло все, и прежде всего — хлеб.

«Что такое подавление буржуазии? — разъяснял Ленин. — Помещика можно подавить и уничтожить тем, что уничтожено помещичье землевладение и земля передана крестьянам. Но можно ли буржуазию подавить и уничтожить тем, что уничтожен крупный капитал? Всякий, кто учился азбуке марксизма, знает, что так подавить буржуазию нельзя, что буржуазия рождается из товарного производства; в этих условиях товарного производства крестьянин, который имеет сотни пудов хлеба лишних, которые он не сдает государству, и спекулирует — это что? Это не буржуазия?.. Вот что страшно, вот где опасность для социальной революции» И, конечно, уничтожив всю систему торговли в стране, любую продажу продовольствия немедленно объявили спекуляцией (прекрасное слово, которое победным маршем шло к коммунизму все 74 года существования режима, пережив сам режим и, кажется, обеспечив себе бессмертие в пашей стране).

Уже 10 ноября 1917 года спекулянты объявляются врагами народа, а через три месяца в декрете, подписанном Лениным, дается ясное указание: «спекулянты… расстреливаются на месте преступления»

И на домах, на заборах, на фонарных столбах — повсюду забелели приказы: «Конфискация всего имущества и расстрел ждет тех, кто вздумает обойти существующие и изданные советской властью законы об обмене, продаже и купле…»

Блестящее перо Зинаиды Гиппиус донесло до нас кошмарную реальность той страшной эпохи: «… в силу бесчисленных (иногда противоречивых и спутанных, но всегда угрожающих) декретов, все было „национализировано“ — „большевизировано“. Все считалось принадлежащим „государству“ (большевикам).

Не говоря об еще оставшихся фабриках и заводах, — но и все лавки, все магазины, все предприятия и учреждения, все дома, все недвижимости, почти все движимости (крупные) — все это, по идее, переходило в веденье и собственность государства. Декреты и направлялись в сторону воплощения этой идеи. Нельзя сказать, чтобы воплощение шло стройно. В конце концов, это просто было желание прибрать все к своим рукам. И большею частью кончалось разрушением и уничтожением того, что объявлялось „национализированным“.

Захваченные магазины, предприятия и заводы закрывались, захват частной торговли привел к прекращению вообще всякой торговли, к закрытию всех магазинов и к страшному развитию торговли нелегальной, спекулятивной, воровской. На нее большевикам поневоле приходилось смотреть сквозь пальцы и лишь периодически громить и хватать покупающих-продающих на улицах, в частных помещениях, на рынках; рынки, единственный источник питания решительно для всех, тоже были нелегальщиной. Террористические налеты на рынки, со стрельбой и смертоубийствами, кончались просто разграблением продовольствия в пользу отряда, который совершал налет. Продовольствие — прежде всего, но так как нет вещи, которой нельзя встретить на рынке, то забиралось и остальное: ручки от дверей, бронзовые подсвечники, древнее бархатное евангелие, обивка мебели… Мебель тоже считалась собственностью государства, а так как под полой диван тащить нельзя, то люди сдирали обивку и норовили сбыть ее хоть за полфунта соломенного хлеба… Надо было видеть, как с визгами, воплями и стонами кидались торгующие врассыпную при слухе, что близки красноармейцы! Всякий хватал свою рухлядь… бежали, толкались, лезли в пустые подвалы, в разбитые окна. Туда же спешили и покупатели — ведь покупать в Совдепии не менее преступно, чем продавать, хотя сам Зиновьев отлично знает, что без этого преступления Совдепия кончилась бы, за неимением подданных, дней через 10.