Золото прииска «Медвежий»

Набрав в легкие воздуха, я собрался было нырнуть. Но животное чувство самосохранения, которое особенно остро срабатывало в лагере, заставило меня встревоженно обернуться. Может быть, я услыхал какой-то посторонний звук, а может, это стало привычкой — постоянно оборачиваться в ожидании опасности.

Дега, Шмон и Петрик неторопливо выходили из-за подковы молодых елок. Дега, высокий, аккуратно расчесанный, в новых штанах с напуском на яловые сапоги, шел впереди. Шмон, красный, короткошеий, держал в руке отполированную деревянную дубинку. Однажды я видел, как он колотил ею молодого зечонка. Хряск разбиваемых костей стоял у меня в ушах целый месяц. И я вдруг понял: сейчас этой дубинки предстояло отведать мне…

Все произошло очень быстро. Петрик забежал вперед, отрезая мне путь к отступлению. Дега, глядя сквозь меня своими выпученными рачьими глазами, вытягивал из-за голенища сапога заточку. Петрик нагнулся и поднял увесистый камень-голыш. Шмон обходил сбоку, перехватывая поудобнее дубинку.

Я застыл, отчетливо понимая, что вот она пришла, моя смерть. Меня будут с таким же хряском молотить дубинкой, проткнут несколько раз заточкой и, для верности, опрокинут на голову булыжник. А потом бросят в воду… И вершить это будут люди, привыкшие убивать и не знающие жалости. Им наплевать, что мне, Славке Малькову, всего восемнадцать лет, что меня ждет мама, сестры и младший братишка Петька. И что я ни в чем не виноват и не хочу умирать. Не хочу!

Я схватил сапог, стоявший рядом. Мне повезло, что я не оцепенел от страха, и вдвойне повезло, что самопал-пистолет оказался именно в том, а не в другом сапоге. Иначе мне не хватило бы этих нескольких секунд.

Я до отказа рванул тугую пружину и сразу же отпустил рычаг. Грохнуло так, что заложило уши. Оторвавшийся ствол, фырча отлетел прочь. Дега вскрикнул и отшатнулся. Пуля угодила ему в скулу возле левого уха и вышла под правым глазом. Глаз вышибло, он повис, словно большая красная виноградина, из-под которой толчками выбивало черную кровь. Схватившись руками за голову, Дега тонко и пронзительно закричал. Петрик выронил камень-голыш, приготовленный для меня, а я кинулся на Шмона, выставив вперед обломок пистолета. Развернутая лепестком железка была в крови, и кровь капала с моих пальцев.

Шмон, оглушенный выстрелом и не ожидавший сопротивления с моей стороны, все еще держал перед собой отполированную дубинку.

— Козел! Тварь вонючая!

Выкрикивая что-то еще, я кинулся на него с обреченной решимостью щенка, которому нечего терять. Кажется, я располосовал ему руку острым обломком пистолета. Он выронил дубинку, и мы, сцепившись, покатились по траве.

Я видел его побагровевшее лицо с бляшками и буграми на щеках, и ненависть, никогда до этого не испытанная мной, удваивала силы. Конечно, будь на его месте Дега, тот давно проткнул бы меня одной из своих знаменитых заточек. Но убийцей дано родиться не каждому. А Шмон сам по себе не был ни сильным, ни страшным. Он был всего лишь на подхвате, один из шоблы, и сейчас это мешало ему справиться со мной.

Дега, самый страшный человек в лагере, стоял на коленях, зажимая лицо ладонями, и, всхлипывая, стонал. Возле него суетился хорек Петрик, но у него не было даже носового платка, чтобы зажать рану.

— У-о-ой! — всхлипнул Дега, и Петрик, наконец сообразив, что его могут посчитать трусом, бросился на помощь Шмону.

Они бы добили меня, но и на этот раз удача оказалась на моей стороне.

— Усим лягать! Ну, кому я говорю!

Водовоз, ефрейтор Сочка, хохол с вислыми пегими усами, соскочив с бочки, бежал в нашу сторону. На бегу он сорвал из-за спины автомат и рассыпал над нашими головами длинную трескучую очередь.

Петрик замер и послушно растянулся на траве лицом вниз. Шмон выпустил мои руки, и я, ничего не соображая от страха и злости, снова набросился на Шмона. Сочка отбросил меня пинком тяжелого сапога и погрозил автоматом:

— Цыц, пришью на месте!

Подошел к Деге, который, стоя на коленях, продолжал раскачиваться и всхлипывать, осмотрел его лицо и голову:

— Ну, вы тут натворили делов!

Горинский молча и умело зашил два порванных пальца на моей правой руке и, ощупав бок, по которому прогулялся сапог Сочки, отсвистал короткую и красивую мелодию из «Сопок Манчжурии»:

— Повезло тебе, Мальков! Всего лишь трещина…

Я и сам знал, что мне повезло. Будь на месте рассудительного и спокойного водовоза Сочки другой охранник, более рьяный и обозленный своей собачьей службой, вполне мог бы положить всех нас из автомата в одну кучу. Здесь, на северных приисках, охрана шутить не любит, тем более что стрельбу в нашем случае первыми открыли зеки.

— У Дягилева хуже дела, — заканчивая перевязку, сообщил Горинский. — Можно сказать, совсем дрянные. Когда у человека вышибают мозги, он обычно умирает. Даже когда мозгов немного.