Золото прииска «Медвежий»

Мишка такой же деревенский, как и я. Работал на ферме, в колхозе под Саратовом. Разница лишь в том, что угодил за решетку прямиком из родной деревни, минуя городское «воспитание».

На краденном из родного колхоза зерне Мишка погорел семейно. Вместе с отцом и дядькой. Старики пытались его выгородить, но так как застукали в момент кражи троих, то судья обделять никого не стал. Правда, учитывая Мишкину молодость, дал ему на год меньше. Отец и дядька получили по восемь лет.

Отец отбывал срок на Урале, откуда присылал Мишке короткие письма, написанные химическим карандашом на оберточной бумаге: «Береги себя, Мишаня, и никуда не лезь. А то, что тебя к моторам приставили, считай за счастье…» От дядьки вестей не было. Мишка, вздыхая, предполагал, что тот умер. Возраст за шестьдесят и желудок с войны больной.

Из родной деревни Мишка изредка получал письма и посылки. В письмах мать уныло и обстоятельно перечисляла деревенские новости (примерно такие же письма получал и я), а в посылках приходили затвердевшие как камни пшеничные коржи, сало и вязаные шерстяные носки.

Редкие наши посылки мы ходили получать с Олейником, иначе раздерут, ополовинят блатные. Ну и, конечно, делились с ним, приглашая иногда в компанию деда Шишова.

В дизелисты Тимченко попал случайно, заменив прошлой зимой освободившегося зека. До этого Мишка больше года работал на лесоповале, дошел там до полного истощения и, попав в помощники к Олейнику, сделал все возможное, чтобы не упустить своего шанса выжить. Совершенно не разбираясь в моторах, он сумел за год стать вполне приличным мотористом, мог разобрать и собрать в одиночку дизель и сам вытачивал на токарном станке недостающие детали.

С кормежкой на нашем дизельном участке было получше, чем в других бригадах. Часто подворачивалась левая работа. Приходили вольные из поселка: кому выточить или склепать какую-нибудь железяку, кому что-нибудь починить. За труды перепадали крупа, хлеб или махорка. Платили мало (что с нищеты возьмешь?), но все же хоть какой-то приварок.

В бригаде Олейника Мишка откормился, быстро восстановив утраченные силы, и даже обзавелся подружкой. И получилось так, что с его помощью я впервые узнал близость с женщиной.

На прииске их, женщин, отбывало наказание человек шестьдесят. Старые и молодые, уродливые и красивые, они жили в двух небольших бараках на территории лагеря. Работали женщины в прачечной, на пекарне, в солдатской столовой, уборщицами в штабе прииска и офицерских бараках.

Однажды утром шестерка, посланный Захаром, принес обещанную награду за наше молчание. Мелкий молодой зечок по кличке Петрик с густо татуированными руками отозвал нас с Мишкой в сторону и вытряхнул из грязной наволочки две буханки ржаного хлеба и пять пачек махорки. Бутылку со спиртом он осторожно достал из-за пазухи и передал Мишке.

Глаза у шестерки блестели, а бутылка была немного отпита. Кроме того, не хватало пачки махорки.

— Пользуйтесь, — нахально разрешил Петрик. — А мне сто грамм за работу.

— Ты уже свое выпил, — огрызнулся я, разглядывая бутылку на свет.

Я опасался, что спирт древесный. Зимой из лаборатории украли четверть древесного спирта. Тогда умерли сразу четыре человека, а пятый ослеп и повесился в санчасти.

— Где еще одна пачка махры? — насел я на посланца.

Я терпеть не мог шестерок, отирающихся возле блатных и готовых кучей разорвать человека, на которого укажет хозяин.

— Хватит с вас и этого, — ухмылялся Петрик. — Я что, зазря ноги бил? Ну дай хлебнуть!

— Отвали!

— Ты не больно-то прыгай, — отступая, пробурчал Петрик.

— Как я тебя испугался! Аж коленки трясутся.

Я действительно не боялся этого мелкого, с вихляющимися руками и ногами человечка. Хотя его и стоило опасаться: все же Петрик крутился вокруг лагерной верхушки, и от него можно было ожидать любой гадости.

Мишка Тимченко, здоровый и, в общем, нетрусливый парень, блатных боялся. Года два назад он случайно столкнулся в дверях столовой с Дегой, одним из самых жестоких урок в лагере. Попытался было прошмыгнуть незамеченным, но кто-то из подручных вора поймал Мишку за шиворот и подтащил к Деге.

— Ты кто такой? — спросил обкурившийся конопли Дега. В такие моменты он был особенно агрессивен.

— Да Кутузов это, — подсказал один из шестерок.

— Недавно с этапом прибыл.

— Вор? Фраер?

— Какой там фраер! Лапоть деревенский.

— Кутузов, значит, — перемкнуло что-то в мозгах у Деги. — А почему он тогда не одноглазый?

— Ща изобразим, — заверили Дегу.

Вывернувшийся из-за его спины Шмон, молодой, уверенно набиравший очки вор, ткнул Мишку короткой заточкой. Тимченко успел отшатнуться, но отточенное до зеркального блеска острие разорвало кожу на виске.

— Он еще дергается! — удивился Шмон.

Замахнулся и ударил, целясь в другой глаз, да ошалевший от страха Мишка вырвался из державших его рук и понесся через заснеженный плац. Потом с неделю Тимченко не ночевал в бараке, прячась по чердакам и подвалам. Отморозил уши, пальцы на ногах и рискнул вернуться в барак лишь после того, как узнал, что Дега попал в штрафной изолятор.