Золото Роммеля

– Или в раскаянии. Надо бы поинтересоваться у кого-то из святош, как будет точнее. Только вы, Глейвиц должны будете занять удобную позицию, желательно где-нибудь за пределами поместья. О предполагаемом времени выхода из бухты Хромой Джо уведомит нас по телефону. Взрывы должны прозвучать с интервалом в две минуты, причем на таком расстоянии от берега, чтобы обитатели «Пристанища паломника» могли наблюдать его.

– Еще один акт устрашения?

– Хотелось бы, чтобы Скорцени, если только он в самом деле прибудет сюда на яхте «Крестоносец», имел возможность лично полюбоваться вашей работой, джентльмены.

– Будьте уверены, она впечатлит даже совершенно невпечатлительного обер-диверсанта рейха.

Полковник уже приказал группе отправляться в «покаянные кельи», чтобы отдохнуть перед ночной операцией, когда, немного задержавшись, Глейвиц вновь предался своему непростительному пороку – любопытству:

– А что за люди будут на этом водолазном боте? Кого они представляют?

На удивление, в этот раз Тото отреагировал спокойно, с какой-то неизгладимой усталостью в голосе:

– Насколько мне известно, это будут итальянцы, из муссолинистов, которых финансирует некий арабский банкир.

– Интересно, много ли их еще появится, этих ревнителей «корсиканской рулетки»?

– По данным ватиканской службы безопасности, готовится еще как минимум три большие экспедиции – одного из донов сардинской мафии, вслед за которой нагрянет, наверное, и сицилийская; некоего Ливийского освободительного движения, которое, скорее всего, сколотит группу из европейцев. А также итальянских красных, так называемых «гарибальдийцев», за которыми, конечно же, просматривается разведывательно-диверсионная служба русских.

– Не их ли представители – уже немолодая, но все еще пылкая пара, – маются сейчас в номерах «Пристанища»?

– Если вы имеете в виду этого красавца-гренадера с паспортом реюньонца и его милую спутницу, то не ошибаетесь. В этом и сомнений никаких быть не может.

9

Июнь 1960 года. На борту яхты «Крестоносец».

В прибрежных водах Корсики

В своем, песочного цвета, брючном костюме военного покроя и в лихо, почти на самый затылок водруженном, желтом берете, оберштурмфюрер Фройнштаг напоминала бойца то ли некоей испанской интернациональной бригады, то ли отряда итальянских партизан-гарибальдийцев.

– Во время общения с островным оасовцем вы, Фройнштаг, снова высказали ту же мысль, которой пару дней назад озадачили меня.

– …Что «оасовский» путч в Алжире, в котором принимает участие множество бывших служащих германских СС, может стать началом возрождения Третьего рейха. Или зарождением четвертого по счету… Для островного оасовца Мачете мои слова стали «елеем на душу».

– Тем более что ваши прошлые заявления выглядели более оптимистично, без этого сомнительно сомневающегося «может».

– Этот путч, которого вскоре, по примеру советских партайгеноссе, германские историки нарекут «Великой Африканской революцией», конечно же, станет началом такого возрождения, оберштурмбаннфюрер, если вас это утешит.

– Просто мне кажется, что пройдет немного времени, и с этой же, только что выраженной вами, мыслью проснется весь мир, – осенил свой лик исполосованной шрамами ухмылкой главный пассажир яхты Отто Скорцени.

– Проснется и… вздрогнет, – подыграла ему Лилия. – Причем без каких-либо «кажется».

Из бухты Жираглиа они вышли еще на рассвете, и теперь почти при полном штиле приближаясь к северной оконечности Корсики, наслаждались всеми возможными красками зарождающегося дня. Даже старый, с облезлыми, поржавевшими бортами пассажирский пароход, который, очевидно, держал курс на Специю или Геную, в лучах утреннего солнца мог показаться обитателям яхты белоснежным лайнером.

– А ведь благое это дело, – вернулся обер-диверсант рейха к словам Фройнштаг, – время от времени заставлять мир вздрагивать. Ибо, вздрогнув от ужаса, он самым естественным образом умиротворяется и неминуемо начинает стремиться к обновлению.

– Вы все больше напоминаете мне фюрера, – сдержанно улыбнулась Лилия.

– В ваших устах, Фройнштаг, подобное сравнение комплиментом никогда не звучало.

– О, нет-нет, – признала его правоту оберштурмфюрер, – напоминаете не обликом, а характером своих философствований. Вы же знаете, что как мужчина никаких иных чувств, кроме чувств разочарования и замешательства, Гитлер у меня не вызывал.

– Увы, этого я знать не мог, – с загадочной вежливостью улыбнулся Скорцени.

– Не юлите, оберштурмбаннфюрер, все вы прекрасно знали.

– Не уверен.

– Знали уже хотя бы потому, что время от времени я сама же и напоминала вам об этом.

– «Порой, конечно, догадывался, вот только полагаться на свои догадки не решался», – такая деликатная формулировка вас устроит?

– Вполне. Чтобы не казаться вам ханжой, замечу: фюрер представал достаточно сильной личностью для того, чтобы идти к своим целям, не прибегая ни к советам, ни к поддержке столь же сильных женщин. Другое дело – поддержка, любовь, благоговение толпы…