Золото шаманов

Я задумчиво потёр переносицу. Для меня патриотическое воспитание тесно связывалось с Великой Отечественной войной и стрельбой из малокалиберной винтовки на уроках НВП. В школе я долгое время был председателем военно-патриотического сектора и даже имел ключ от комнаты Боевой славы, где на усыпанных песком стеллажах экспонировались пустые ржавые летучки, пулемётные ленты, диски, стволы и каски, большей частью откопанные мною на Невском пятаке и Синявинских высотах. В комнате наш сектор проводил экскурсии по всяким милитаристским праздникам, а то и вовсе в будние дни вместо урока истории. Такой был в мои годы патриотизм. А что означает это слово теперь? Да и какой именно патриотизм: приверженность идеалам коммунизма, монархизма, империализма? «Трискелион»… Вот названьице. В нём проглядывают идеалы Третьего рейха. Я почему-то привык, что скинхэды – это подростки, которые от безделья ошиваются по футбольным матчам и при удобном случае не прочь разбить морду лица кавказской национальности. Так оно и было когда-то, а теперь ребятки подросли. Взрослые почти люди. Общественное движение создали. Они там что-то о России говорили, но индуистский значок возможно при большом желании увязать и с языческими культами Древней Руси, да и православный крест может запросто изогнуться свастикой, в данном случае – трискелионом. Так что, вперёд в прошлое, качая железо?

Как бы там ни было, патриотизм оставался тесно связан со стрельбой из винтовки, вернее, теперь уже из автомата. В применении к моей ничтожной и бренной телесной оболочке патриотическое движение несло плачевный исход. Общеизвестно, что политизированные фанатики хуже любых бандитов. Хотя бы потому, что великие идеи начисто отсушивают мозги, которых по молодости лет и так немного. Налетать же на пулю от разобиженного отказом отморозка крайне не хотелось. Наверное, на такой вывод и рассчитывал Ласточкин, приведя на встречу активистов клуба.

Я посидел, уставившись на чистый лист, затем взял ручку и аккуратно вывел: «К.В.Ласточкин – пидор!» Нехитрый приём малость успокоил, по крайней мере, исчезла злость. Правда, осталось раздражение. Уж его-то нельзя было сублимировать ничем, его можно было только изжить.

– Кто хотел есть? – позвала Маринка.

Я порвал записку, тщательно перемешал клочки, скомкал и направился на кухню. Кровавый отпечаток на стене словно магнитом притягивал взгляд. Я поковырял пятно ногтем. Въелось. Надо было моющиеся обои купить! Придётся вырезать этот кусок и вклеить новый. Ничего не поделаешь, за глупости надо платить, причём, платить своевременно, чтобы потом не пришлось расплачиваться.

Маринка ждала меня за столом. Я швырнул бумажки в мусорное ведро, вымыл руки и присоединился к жене. Завтракали молча.

– Ты сегодня дома или поедешь? – прозорливо спросила она, ставя в раковину тарелки.

– Уеду. Буду занят весь день.

Маринка пустила воду. Я заглянул в прихожую, достал из куртки пресс долларов и положил на кухонный стол.

– Вот, дорогая, совсем забыл, – мягко, словно извиняясь, сказал я.

– Весьма кстати, – оживилась супруга и чмокнула меня в щёку. Любовь у нас. Любовь к деньгам. Одна, но пламенная страсть. «Она как червь во мне жила, изгрызла душу и сожгла». По опыту я твёрдо знал, что задобрить Маринку могли только деньги. Желательно, зелёные и побольше. По этой причине несколько лет назад нищий археолог оказался не у дел. Впрочем, когда всё имеет свою цену и ты знаешь её, жить с людьми становится несравненно легче.

– Ладно, дорогая, я поехал, – выдернув из пачки сантиметр бумажек с портретом Бенджамина Франклина, я направился к выходу.

Кровавый отпечаток я размазал мокрой тряпкой до состояния мутного бесформенного пятна и на этом успокоился. Будет время, займусь обоями, а пока хватит и такого результата. Я спустился в машину и поставил перед правым сиденьем ведро с криминалом. Спустя минут двадцать, чехлы и оплётка упокоились в мусорных бачках, а я притормозил у телефонного автомата. Надо было позвонить оружейному дилеру. У Кости я всегда покупал железо, недавно приобрёл для Славы спрингфилдовский «кольт 1911». Корефан любил классику и не скупился на понт.

– Привет, Костик, это Потехин беспокоит, – я был рад, что всё идёт по плану.

– А-а, привет, – хрипло ответил Константин, словно бы спросонок.

– Ты что, только встал?

– Вроде того. Ты по делу?

– Ага.

– Подъезжай. Ты где сейчас находишься?

– У себя. Буду минут через сорок, устроит?

– Вполне.

– О’кей.

Бывший сотрудник Санкт-Петербургской таможни жил в четырёхкомнатной квартире на Петроградской стороне. Хата, впрочем, так и оставалась расселённой коммуналкой – отделать её Костик не сумел за недостатком средств, поэтому казалось, что из пустых комнат должны вот-вот появиться призраки соседей. Службу свою Костик потерял вследствие ошибки мелких уголовников, однако именно несчастный случай уберёг от тотальной чистки таможни, в результате которой масса коллег угодила в Кресты.