Золото шаманов

Идти в самом деле оказалось недалеко. Полковник Проскурин обитал в двухэтажном административном корпусе рядом с зоной. По мере приближения к нему росло гнетущее чувство уже виденного ранее, словно я здесь бывал, но только сейчас вспомнил. Дежа вю, как говорят французы: характерный бетонный забор с густой спиралью колючей проволоки, пущенной по верху, и мрачные вышки с бдящими автоматчиками здорово напоминали аналогичное учреждение в Форносово, где я провёл не лучшие годы. Даже вонь была та же: кислый смрад перепревших тел, тошнотной жрачки с пищеблока и ещё чего-то, совершенно непередаваемого, что образуется от постоянной скученности озлобившихся мужчин, питаемых призрачными надеждами либо вконец отупевших от безысходности. У меня аж дыхание спёрло. Я тяжело сглотнул и замедлил шаг. В голове завертелись тягостные мысли, из которых доминировало опасение, что меня могут здесь и тормознуть в случае несговорчивости. О хозяйском беспределе на вот таких «дальняках» я был прекрасно наслышан. Эти князьки карают и милуют по своему усмотрению. Бывало, что и своих «прапорщиков» запирали в ШИЗО вместе с зэками. Для самодурства в Усть-Марье почва самая благоприятная. Нет, решительно не катил такой расклад. Чёрт знает, что Проскурину взбрендит. Я остановился. Идти своими ногами в зону? Ну уж дудки! На кичу меня теперь не затащишь даже под страхом смерти.

– Почему вы остановились? – забеспокоился Лепяго.

Я испуганно озирал административный корпус, будучи твёрдо убеждён, что не войду туда ни за какие коврижки. Страх снова оказаться за решёткой заглушал голос разума. К дьяволу все эти раскопки! Из-за запретки даже Слава не вытащит!

– Илья, да идёмте же! – потянул за рукав Андрей Николаевич.

Переборов боязнь, я с тяжёлым сердцем шагнул на территорию усть-марьского островка ГУИН. [11]

Хозяин Усть-Марьи оказался плотным мужчиной лет сорока пяти, с явной примесью кровей коренных жителей – эвенков или юкагиров. Как всякий полукровка, работающий в бюджетной организации, он имел весьма разнообразные служебные интересы: на столе у перекидного календаря я заметил книгу «Как дрались в НКВД».

– Ага, пришли, – изрёк он вместо приветствия, прощупывая меня своими чёрными глазами-щёлочками. – Ну, проходите, садитесь.

– Вот, Потехин Илья Игоревич, – угодливым тоном представил меня Лепяго, – а это Проскурин…

– Феликс Романович, – закончил хозяин кабинета. – Располагайтесь удобнее. Андрей сказал, что вы историк из Ленинграда?

– В общем-то, да.

– Тогда вы попали в богатый историями край. Музей видели?

– Очень интересная экспозиция, особенно нумизматическая коллекция. Да и этнографическая часть тоже сделана с любовью, – я как мог постарался отблагодарить Лепяго за познавательную экскурсию.

Проскурин с одобрением посмотрел на Андрея Николаевича.

– Этот край вообще богат историями, – повторил начальник колонии. Он выдвинул ящик и проворно достал оттуда красивый страшный нож с наборной рукоятью. – У меня здесь свой музей.

Я рассмотрел финку, насколько позволяло расстояние до стола. Узкий злючий клинок ладони две длиною, острючее лезвие, о которое, казалось, нельзя не порезать пальцы, просто взяв нож в руки, медная полугарда хищно загнулась внутрь, рукоять набрали из плексигласа и красивого тёмного дерева, она заканчивалась небольшим медным же навершием с тусклой бляшкой расклёпанного хвостовика.

– Это Сучий нож, – сообщил Проскурин. – Он откован из студебеккеровской рессоры, были такие грузовики, их американцы по ленд-лизу нам поставляли. Этот нож принадлежал Королю. Вы слышали о сучьей войне?

– Это когда блатные, сражавшиеся на Великой Отечественной, вернулись в лагеря, а правильные воры их не приняли?

– В точку! – отлил Проскурин глыбу из стали и уронил изо рта. – Этим ножом Король в 1948 году перекрещивал на ванинской пересылке воров в сук.

– Я так и понял, что это знаковый предмет.

– Король бы старостой на пересыльном пункте в посёлке Ванино, – продолжил хозяин. – Он договорился с начальником пересылки об эксперименте по перековке и получил разрешение. Делал он так. Строил пересылку и при всех заставлял блатных целовать нож. Поцеловал – стал сукой. Тех, кто целовать отказывался, жестоко били и снова предлагали поцеловать Сучий нож. Самых упорных Король закалывал этим ножом, а потом на трупе расписывалась вся его пристяжь. Только в Ванино он лично убил более ста человек, а в суки перевёл не меньше пятисот. На Колыму после войны шли этапы по Указам 1947 года, а вход был один, через бухту Ванино. Потом Короля отправили в гастроль по пересылкам Дальнего Востока. Он добрался аж до Иркутска, на каждой пересылке и лагпункте оставляя десятки новых сук и трупы. Началась сучья война. После отъезда Короля воры начинали резать сук, суки мочили воров, это была гениально устроенная бойня. Война на самоистребление. Урки жрали друг друга, так было задумано!

– Спасибо товарищу Сталину, – вставил я.

– Это не товарищу Сталину спасибо надо говорить, а начальнику ванинского пересыльного пункта, – поправил меня Проскурин. – Вот правильный мужик был!

– И чем всё это закончилось?