Золото собирается крупицами

— Если пить, да при этом ум не пропить, да денег в кармане куча, то оно конечно, водка — штука хорошая! — заверил опять неведомо откуда возникший старатель, которого прогнал от стола усач. — Вот я пью, а ума не пропиваю, а почему бы мне и не выпить, если монета есть? Богачи вон пьют оттого, что с жиру бесятся, это мне Михаил все давно растолковал, а мы, стало быть, с горя, значит, кто же из нас прав?

Вдруг лицо старателя покачнулось и поплыло куда-то влево, нелепо кривляясь и гримасничая, и это было последнее, что запомнил Хисматулла…

Очнулся он утром от холода и ужасной головной боли и попытался сесть. Кругом на грязном полу валялись сваленные скамейки и пьяные старатели, которые не смогли уйти домой вчера вечером. Хисматулла пошарил в кармане и, не найдя ни копейки от вчерашней получки, ужаснулся:

— Что я наделал?

Но тут же его так сильно затошнило, что заботы о матери, о неоплаченных долгах и собственном пропитании сразу забылись.

Еле-еле отработав свои шестнадцать часов, Хисматулла поплелся к себе в барак, голодный, проклиная все на свете. Но не успел пройти мимо кабака, как был подхвачен вчерашним усачом и еще парой знакомых товарищей.

— Смотрите, кто пришел! — закричал с соседнего стола Василий. — Наш петушок пришел! Как, паря, неужто из трезвенников в выпивохи подался?

— Ровняльщик сказал, если завтра не выйдешь, другого возьмут! — хмуро ответил Хисматулла.

— Уж не ты ли ему там наушничал? — при встал Василий, перестав смеяться.

— Кати, кати! — грозно мотнул головой усач. — Мы и сами с усами! Сиди, где сидел, у меня тут весь кабак — друзья да приятели, не трожь парня, тебе говорю, а тронешь — со мной дело поимеешь!

Василий недовольно уселся, видя, что никто не поддерживает его. Усач и Хисматулла сели и заказали водки. Время от времени, ожидая, когда хозяин принесет штоф, Хисматулла радостно оглядывался на Василия, его так и подмывало детское желание показать язык вчерашнему своему мучителю. Хозяин принес водку, и скоро Хисматулла был так же пьян, как вчера…

День за днем закрутились, как спицы в колесе. Каждый раз кто-то из старателей угощал, и Хисматулла метался от работы к кабаку, от кабака к работе, чувствуя, что ему уже не выпутаться из этого неразрывного круга. Однажды он встретил рядом с бараком конюха Зинатуллу. Поговорив, они собирались уже разойтись, как вдруг Зинатулла вспомнил:

— Эй, забыл тебе сказать, я ведь в Сакмаеве на той неделе побывал!

— Мать видел? Седенькая такая, маленькая, у бая служит?..

— Нет, матери твоей вроде не встречал, зато эту вашу сумасшедшую встретил, ах, кабы не тронулась, такая красивая девка была!

— Это ты о ком? — почти догадываясь, хрипло пробормотал Хисматулла.

— Да эта, жена Хажисултана, что от мужа сбежать хотела с каким-то русским! — не зная хорошенько, в чем дело, и не подозревая, какую рану он наносит парню, продолжал конюх. — Нафиса, что ли? Прямо жалко, идет по улице — и ничего перед собой не видит! Одна девка тронулась, другая без присмотру бегает, мальчонка, говорят, покалечился и из дома сбежал, отец помер, а мать в том месяце на сук в темноте напоролась и ослепла!

— Как, Фатхия ослепла? — вскрикнул Хисматулла.

— Уж не знаю, как там зовут ее… Па оба глаза ослепла, теперь хоть па персике води! Вот несчастье-то… Л мы все говорим — худо да плохо! Нам еще хорошо, а вот им-то уж точно плохо, хуже не бывает… Может, ко мне зайдешь? — улыбнулся Зинатулла.

— Не-ет, в другой раз…

— Ну, я пошел тогда! В следующий раз поеду, могу к матери твоей заглянуть, слышишь? Привет передам!

— Ладно, — машинально сказал Хисматулла, чувствуя, что ноги не держат его, и, едва конюх скрылся за поворотом, сел прямо в сугроб, не чувствуя холода и обхватив обеими руками пылающую голову. «Аллах, — думал он, — так однажды приедет кто-нибудь и скажет: „А матери твоей уже в прошлом месяце земля постелью легла“, а я так ничего и знать не буду!.. Что же делать, что делать? И для чего я на этом свете? Нельзя же так — только есть, спать, работать, водку пить и опять есть, спать… Так ведь и лошади могут, и любая другая животина, если приучишь! Почему же я должен жить, как они? Нет, нет, все равно ничего не исправишь, все бесполезно… Откуда я знаю, зачем живу? Значит, вот как оно дома-то… Ох, и напьюсь же я сегодня!» Мысли одна за другой сменялись в его голове, и вскоре, встав с сугроба и не в силах унять жгущее в груди горе, он быстрым шагом направился к кабаку, не оглядываясь по сторонам и не замечая, что навстречу ему, улыбаясь, идет Сайфетдин.

Только столкнувшись со стариком нос к носу, он очнулся и пришел в себя.

— Вот ты где, оказывается, то-то я тебя не найду, — все так же улыбаясь, пожал ему руку Сайфетдин. — Все бараки обегал, все землянки обсмотрел, а тебя нет как нет! Ну, думаю, зайду-ка я сюда, может, хоть на след нападу, при хожу — и здесь нету. Что, думаю, за наваждение, как в воду канул, дай подожду — ан ты тут как тут! Ну да ладно, айда со мной! Об остальном по дороге переговорим…

— Куда?

— Ждет тебя один знакомый. Так мне и сказал — найди его, Сайфетдин, и веди сюда!

— Какой знакомый?