Золото Советского Союза: назад в 1975

Сначала мы ходили по прозрачному сосняку, где и подлеска-то не было, собирали рыжие моховики и белые маслята. Вы когда-нибудь собирали эту прелесть? Крепкие яркие моховички, синеющие на изломе, мать почему-то называла боровиками. Прямо отличный гриб, его и чистить — плёвое дело потом, поскоблить шляпку и ножку — и готово, шкурку снимать не надо. И главное, полезли они из земли не так давно — все средней величины, и червивых мало. Маслята, со светло-коричневой шляпкой, а снизу нежно-жёлтого цвета, и белой ножкой, очищаются от плёнки одним движением ножа. Их я маринованными очень уважаю. А запах! Сто лет вот так, не спеша, по грибы не ходил. Если где и сворачивал с трассы в лесок, то всё на бегу, между делами. И конкурентов полный лес. А там, где никто не ходит, и грибов-то нет. Вот и перебивался в основном покупными, лучше сразу в готовом виде. Это собирать их в удовольствие, а чистить — такая себе работка.

Потом появились другие грибники — бабки с корзинами, и мы сдвинулись влево, где лес пока оставался нехоженым. А потом среди редкого кустарника стало проглядывать что-то цветное, и я не сразу догадался, что бы это могло быть. Оказалось — венки на могилках.

— Давай зайдём, раз уж вышли на кладбище, — сама предложила мать.

— Давай, — согласился я.

Мы прошли по окраине, где надгробья сплошь маленькие обелиски, увенчанные красной звездой, и свернули немного вглубь. Отцова могила была одна, зажата между двумя другими. Шведов Леонид Иванович, две даты. Тридцать три года мужику было. Всмотрелся в фото — похож я на него? Непонятно, усы мешают.

— Мам, я на батю похож?

— Похож, сынок, — вздохнула она, выдирая траву с холмика.

— А на деда?

— На деда ещё больше похож. В альбоме карточка лежит его в молодости — очень похож.

— А где его могила?

— Я же показывала, забыл?

— Немножко да. А прадед там же лежит?

— У него фотографии нет.

— Да мне просто.

— Вон туда наискосок пройди, серебристая оградка, большая, там их трое. Найдёшь? Я тут немножко приберу.

Я пошёл, ориентируясь на цвет, серебро только мелькнуло вдали, а его уже перебило золото. Я прямо маленький костёр увидел. Так вот как клад выглядит. Потом зарницы стало две, явно в разных местах. Одна тянулась от серебристой оградки, а вторая слева метрах в двадцати. Это становится интересно.

На шведовском погосте трое: Иван Петрович — дед мой, Пётр Матвеевич, в ногах которого сияет золотая заря — стало быть, прадед, и Илья Иванович, а это кто? Дедов сын, получается? Дата смерти — пятьдесят пятый, до моего рождения значит, и ещё при жизни деда. А не был ли он носителем дара-проклятия в предыдущем поколении? Отец и Федька мимо, может, брат их золото видел? Надо тетрадочку внимательно перечитать. И посчитать, все ли поколения там вписаны или через одно всё-таки. Опять же, кто сказал, что дар по прямой линии передаётся? Я же не Бейтон, а Шведов, значит, даже по женской линии проклятие переходит. Лотерея получается. Представляю, каково было деду, если сын, носивший дар, умер, а на кого следующего падёт проклятие, неизвестно. Мне теперь надо будет приглядывать за будущим поколением, у кого из нас троих с сестрой и братом родится следующий одарённый. Предупредить же его надо, чтобы не вляпался по молодости лет, как Саня Шведов. Ну да это нескоро, ещё самому дожить надо. Вот ещё обуза, жить и помнить, да самому не накосячить. А то в жизни всякое бывает.

Мне теперь прямо интересно, а Боцман-то вообще в курсе всего вот этого? И как его род избег проклятия? Хоть самому ищи его, чтобы спросить. И Федьку я бы попытал, да где теперь тот Федька.

У могилы прадеда я внимательно рассмотрел, что скрыто в земле. Ну да, похоже на сундучок. Снаружи в отделке золото есть, и внутри золотые изделия — перстни, цепи помощнее новорусских, какие-то не то броши, не то нагрудные знаки. И кинжал или подобное холодное оружие. Эх, посмотреть бы! Боцма́на, пожалуй, не остановило бы могилу потревожить, а мне теперь вдвойне колется. Аж трое предков присматривают, и проклятие Бейтона не дремлет. Пусть пока тут полежит.

— Саша, — позвала меня мать.