Золотое дно

— Ну-ка, ребята, наддай жару! — подбадривал матросов Менгам. — Вытащите мне только эту тетю, а уж я перед вами в долгу не останусь! Тащи веселей!

И металлическая масса медленно и плавно опустилась на палубу. Пришлось уложить ее поперек судна и раздробить на куски. Эта работа отняла у нас добрых два часа. Измученные, забрызганные илом и тиной, промокшие от воды и пота, люди угрюмо глядели исподлобья, как загнанные звери.

Корсен снова поднялся наверх. Однако он не стал разоблачаться и долго совещался о чем-то с Менгамом. Решено было продолжать работу.

Команда ответила на это приказание глухим ропотом, а Луарн выступил вперед и заявил, что он выбился из сил и не может больше работать. Но Менгам был упрям как черт. Он подошел вплотную к бунтовщику и пригрозил тотчас же расправиться с ним по-свойски, если он попробует «артачиться». И матрос, понурив голову, вместе с остальными молча подчинился хозяину.

Снова сигнал — семь отрывистых толчков подряд. Мы бросились к наветренному борту, пока другие поднимали тали. Под водой нельзя было еще ничего разглядеть. Но вот побежали круги, и из глубины показался какой-то черный блестящий прямоугольный предмет, очень похожий на ящик. Сначала я принял было его за гроб, но когда он перевернулся в воздухе, все мы поняли, что это сундук. Невозможно было определить, деревянный он или металлический, широкие железные скобы, опоясывавшие его, тускло поблескивали сквозь густую сеть морских трав. Когда он опустился на палубу, пять человек с трудом подтолкнули его ко входу в каюту, восхищаясь его тяжестью.

Я помню, что как раз в этот момент кто-то над моим ухом заметил: «Да, брат, это тебе не битая посуда». Я поднял глаза, и улыбка, вызванная этой шуткой, так и застыла на моих губах. Матросы тесной толпой окружили сундук, и мне показалось, что я не узнаю этих людей, так изменились вдруг их лица. Я никогда не представлял себе, что жажда золота может в одно мгновение наложить на нашу жалкую человеческую физиономию такую жесткую печать. Все темные страсти, все дурные мысли и инстинкты, которые мы скрываем нередко от самих себя, всплыли вдруг на поверхность, точно по мановению волшебного жезла.

Менгам свирепо отогнал их от ящика, ибо Корсен давал уже новый сигнал. Мне же хозяин сунул в руки рычаг и молоток.

— Ну, малыш! Вскрой-ка мне его, — сказал он.

Я быстро справился с этим делом, несмотря на три замка, каждый толщиной с кулак, которыми был заперт сундук. Сбив молотком кольца, я пустил в ход рычаг, и проржавевшие запоры быстро поддались. Раздался треск, крышка отскочила, и поток золота хлынул оттуда на мои руки и доски палубы. Маленькие иностранные монетки, блестящие и звонкие, покатились одна за другой, наполняя душу каким-то неведомым восторгом.

Мне показалось, что я грежу, и я снова и снова погружал свои дрожащие руки в эту переливающуюся, искрящуюся груду. За время своего недолгого пребывания на «Бешеном» я пришел к убеждению, что все толки о ящиках с бриллиантами и сундуках с золотом, погребенных под водой, лишь детские сказки, не больше. Да и Корсен порядком сбил меня с толку своими рассказами. Ведь он спускался в своей жизни бесконечное количество раз, обшарил больше двухсот затонувших кораблей и никогда не находил на них ничего ценного. Да, решительно ничего, кроме воды, тины, морских трав и этих таинственных существ, которые в испуге уносятся прочь перед факелом водолаза.

А теперь Менгам торопливо наполнял золотом уже второй мешок… Солнце склонялось к западу, но об отдыхе не было и речи. Море понемногу возвращало нам свою добычу. Вот над водой заколебалась человеческая фигура; женское тело, белое и нежное, словно застывшее в смерти, заалело под поцелуями заката.

Мне часто случалось видеть и прежде грубо высеченные, наивно раскрашенные статуи, изображения Нептуна или времен года, воинственных божеств или муз, которыми украшают обычно носы купеческих кораблей. Видел я и после этого в музеях фигуры, снятые со старинных французских фрегатов. Но ни одна из них не могла сравниться с той, которая вынырнула теперь из морской пучины. Необычайный реализм этой скульптуры и белизна мрамора придавали ей жуткое сходство с прекрасным мертвым женским телом. Ее руки, грудь и ноги были украшены золотыми и серебряными кольцами, браслетами и ожерельями, изумительные волосы, с которых струилась вода, падали волнами на плечи, глаза из выцветшей эмали смотрели на нас загадочным взором. Но больше всего поразила нас ее улыбка; когда мы увидели ее, нам сразу стало как-то не по себе.

Ее положили на палубу среди груды морских трав, и с этой минуты мы все точно помешались. Я не могу определить другими словами то состояние, которое охватило нас. Это не был бурный подъем, а, напротив, нечто упорное и жестокое, вроде непримиримой ненависти или ревности друг к другу. Все мы то и дело бросали на нее жадные взгляды и при этом украдкой следили за товарищами налитыми кровью, полными недоверия глазами.