Золотое дно

— Именно так. На берегу взахлеб хвалил нашу власть, а на борту… призывал всех дать по рации телеграмму Брежневу, чтобы тот немедленно ушел в отставку. — Алексей Петрович закурил и какое-то время крутил окурком в темноте, глядя на возникший красный круг. — Я, конечно, графоман, много насочинял стихов за свою жизнь, не всё записывал… а что записал, порвал, спалил, когда жена ушла… Но, если хочешь, вот стихи, написанные в Индии…

РОДИНА

Не однажды с тобой в чужедальнем краю,
где над морем белеют домишки,
мы мечтали — прожить бы тут старость свою,
взяв с собою лишь детские книжки.
И в горах разглядев золотые дворцы,
иль в лесах голубые озера,
мы шептали — последние б наши часы
здесь пожить вдалеке от разора…
Но чем дальше, тем явственней в жизни своей
понимали: не будет такого.
Наша родина здесь, где барак, мавзолей,
и неправды печатное слово.
И разбой, и слепое от дыма окно,
и вода, что сжигает тарелку…
Нам все это навеки судьбою дано —
не уйти за волшебную реку.
Ах, отчизна моя, ах, святая моя,
пламя страшное в полночи шумной!
Не сокрыться в горах, не уйти за моря,
как от матери старой, безумной…

И вот стихи последние, которые сочинил в самолете, когда летел домой…

Выпустили рыбку золотую
из аквариума — в быстрину.
Я стою и с берега колдую:
что ж ты, рыбка? Словно как в плену?
Плавает недальними кругами,
хоть и нет вокруг нее стекла.
Шевельнула малость плавниками —
как уткнулась — в сторону пошла!
Я взмахнул руками — заблестела,
взад-вперед, налево и назад,
покрывая вихрем то и дело
тот несуществующий квадрат!
Можно все аквариумы грохнуть,
так, что искры свистнут по земле.
Только даже в синем море плохо
тем, кто жил когда-нибудь в стекле.
Как разбить не этот вот, невзрачный,
пыльный ящик, а вон тот, другой,
тот несуществующий, прозрачный,
страшный ящик в толще водяной?..

— У тебя есть дети? А у меня нет. Наверное, потому одинок. И никому не верю, кроме старых моих друзей. Ты думаешь, я не вижу насквозь, кто кем стал? Да, вижу. Но я знаю и то, что в каждом из них все равно сидит тот парень, каким он был четверть века назад. И я всегда его оттуда вытащу за руку. Думаешь, нет? — Алексей Петрович помолчал. — Но если это не так, значит и вовсе ничего не осталось… — Он поморщился, всасывая огонек сигаретки и осветив себе крепкое, как из гранита, лицо. — И что тогда делать? Печень я себе сжег. Жениться еще раз? В нашем народе это разрешалось, если только твоя жена умерла, ушла на небеса. А если она жива, как ты можешь жениться?! Я уж думал, если не получилось детей от любимой женщины… там, за рубежом, за деньги клонировать себя… я бы себя, нового, воспитал человеком возрождения… ха-ха-ха, смелым, трудолюбивым… — Он хрипло, негромко похохотал. — Во-первых, для этого нужны огромные деньги… я таких никогда не заработаю. Во-вторых, черепаха не может воспитать чайку. Тебе не смешно? Давай спать.

На этом он закончил свою неожиданную исповедь.

И мы, наверное, легли бы и задремали среди тишины, слушая потрескивание старого барака и еле долетающий досюда гул работающей реки, если бы вдруг не послышались шаги, не явились Хрустов и жена Никонова.

— Его телефон не отвечает… — торопливо говорила Татьяна Викторовна. — Где же он? Мальчики, а где мой Сережа?

— Сказал, сейчас придет, — встал с койки и откликнулся Бойцов.

— Никуда не пойду, пока не вернется, — сказала Татьяна Викторовна. — Или пойти поискать? Неужто кого-то из друзей юности встретил, неужто напился?

— Валеваха говорит, не заходил, — буркнул Лев Николаевич. — Может, решил в кино заглянуть, как ходили когда-то в молодости?

— Я смотрела в вашей газетке, ДК на ремонте, — отрезала Татьяна Викторовна.

— На блядки пошел, старый кобелина… вот помяните мое слово. — И она села, и зарыдала.

— Да быть не может, — покраснел Хрустов. — Какие тут?..