Золотое дно

— Ну там понятно! — подхватил Леха. — Радость! Полет! А тут? Все равно что раньше срока траву скосить! Ребенка из матери вынуть! Всё шиворот-навыворот! Нет, фуфло-о Васильев, фуфло-о!

Альберту Алексеевичу стало неловко далее слушать со стороны. «Может, они меня видели, и нарочно разыгрывают, как в пьесе? Нет, не посмели бы». Он кашлянул и подошел к игрокам. Он попал в нелепое положение, но любопытство не отпускало, лицо горело. Рабочие мельком посмотрели не него. Может, и не узнают? Он, когда спускался к ним в блок, был в каске и меховой куртке с башлыком. А сейчас в шубе и папахе.

— За кем буду? — спросил Васильев. — Скучно дома, пошел к холостым. Я врач.

— А, привет! — узнал его Хрустов по встрече на вокзале, заулыбался. — Сразу бы так! Со мной в паре будете. Что лечите? Совесть лечите?

Леха-пропеллер пожал плечами:

— В больницу не ходим, извините. Строим ГЭС. А у вас безработица?

«Язвительные ребятишки, — подумал Васильев. — Хорошо бы с ними пооткровенничать».

— А это какой Васильев? — притворился он незнающим. — Инженер из шахтстроя? По-моему, приятный дядька.

— Та начальник стройки! — стал объяснять гулким, хохлацким голосиной Борис. — Не слыхал? Новый, такой высокий. Вроде грузина. Увидишь, посадят их усех! Разве это отдых? Куда хроши уходят? А где кино? Старье крутят. Чин-гач-гук-змей!.. А где дивчата? А хде книги? Телевизоры в общаге? Давай-давай-давай-давай! А обещали! Так нельзя.

Хрустов, язвительно кивая, подошел ближе. Сейчас откроет рот — и его не остановишь. Васильев уязвленно перебил:

— И что же? Ничего не изменилось?

— Изменилось, — мрачно буркнул Климов, стоя к нему спиной. — Изменилось, доктор, гоню свояка! Уборные построили в котловане, в горы не надо бегать.

— Как Алитет! — вставил Хрустов.

— Hy! — Климов прицелился. — Дуплет — на волю большой привет! Техники много пришло. А людям жить негде. Всего два дома сдали.

— И взяли на поруки! — снова влез радостно Хрустов. — Второй раз будут сдавать к первомаю. Что Спиноза говорил?..

Борис сделал отстраняющий жест рукой: мол, погоди со Спинозой.

— Начальство матом рухаться перестало, стыль руководства, ховорят, меняем. А по мне — это хуже, смотрит он на тебя, мовчит, а ты думаешь — що он на тебя имеет?! Уж лучше бы — честно, прямо, матом!

— По простому, по-нашему, на древнегреческом! — быстро вставил Хрустов. — Скажите «нет»?

Васильев в некотором замешательстве постоял, кашлянул, взял в руки железный очень тяжелый и ледяной шарик.

— Да, да, вы правы, — сказал он. — А вот… что у вас говорят… вода… Зинтат поднялся… Объясните, братцы.

— Плотина осела! — усмехнулся Хрустов. — Пшик — и закрылись дырочки! Как вот если на сыр с дырочками надавить…

Борис в ужасе накинулся на него:

— Що ховоришь?! Так не бывает. Бетон — на века!

— Кто тут про вечность? — Хрустов подмигнул Васильеву. — Осторожнее с вечностью!

— Слазить бы… — мрачновато буркнул Климов. — Посмотреть преисподнюю… и документы водолазные есть… да только одних партийных туда. Туровский не пустит.

— Как быстро изменился челове-ек… — пропел Хрустов. — «Как изменилася Татьяна, как быстро в роль свою вошла…»

— Почему этот какой-то Туровский не пустит? — удивился Васильев.

— Почетно вроде того что, — отвечал Климов.

— Чего ж почетного, если можно погибнуть?

— Говорят, так сказал.

«Ну я завтра тебе! — подумал Васильев. — Чистюля! О чем думаешь?! О красивых биографиях? О материале для „Комсомольской правды“?»

Тем временем Климов шуганул кием по столу железные шарики и вдруг недружелюбно спросил:

— А тебе-то что? Глотай свои порошки и не кашляй.

Васильев слегка обиделся.

— Я дантист, зубной врач, — он посмотрел в упор на бородача. — Но я какому-то Васильеву зубы сверлю. Наверное, этому. Он только что из Москвы прилетел, хвастался орденом.

— Он, он! — замахал руками Леха-пропеллер.

— Осталось пять. — Васильев прищелкнул языком. — На каждый зуб — одно желание. Говорю под руку — попробуй не выполни! У мена два своих желания. Может, и ваши какие заодно учтет… насчет тебя скажу, как фамилия?

Климов помедлил, равнодушно буркнул:

— Климов моя фамилия. Кончай базар.

Хрустов подошел к Климову, театрально обнял его, закатил глаза.

— Прощай, дядь Вань! Не увидимся!.. А-а-а… — и вдруг затараторил, сверкая зеленоватыми круглыми глазами. — На фига ты туда полезешь, а? Че тебе там надо, а? Че не видал? Как рыба рыбу ест? И тебе заодно что-нибудь отхватит… Пусть сам Васильев лезет или Титов со своим пузом! Про нас вспоминают — когда беда. «Братья и сестры!..»

«И Титова знают, — отметил Васильев. — Они, черт возьми, все про нас знают. А что мы знаем про них?!»

Рабочие хмуро разглядывали его. «Неужто признали? Кажется, нет». Ему особенно неловко было под взглядом Климова, немолодого человека, которого он вчера, не подумав, лишил премии. Надо бы как-то поправить положение.

— Ну, есть еще что попросить у больного? — настойчиво повторил Васильев. Он сам чувствовал, что заигрался, переигрывает, но никак не мог уйти. Хотелось еще что-то узнать или сделать для них доброе. — Я ведь не обманываю.