Золотое дно

(Судя по нумерации, недостает около шести листов — Р.С.)

…парни сколотили новый шатер.

Хрустов, угоревая от жары и кислой вони, сваривал растяжки, копошился в железных джунглях, опустив на лицо щиток. Он ни с кем не разговаривал.

По стройке уже ходили анекдоты о нем. Будто бы он испугался, увидев синеглазую русалку в воде, и она ему подмигнула. А еще говорили, что внутри водолазного скафандра он описался, что является, конечно, предельной неправдой. И еще говорили, что он кричал «мама», «папа», но это ложь, так как в армии, например, во время учений на окоп, в котором находился Хрустов, наехал танк и крутанулся — и сержант, сидевший рядом, потом доложил, что рядовой Хрустов вел себя мужественно — то есть, молча. А уж танк пострашнее, ежели прорубь, полная Аш два О…

Левка работал без отдыха. Когда руки больше не держали электрода и глаза переставали видеть шов, присаживался на доски и минуту сидел, не желая ни о чем говорить, прикусив конец жидкой своей бородки. «Побриться, что ли? Что бы такое придумать? Никому не нужен».

Он с отчуждением и завистью наблюдал, как влюбленный Серега, крякая, как крякал Климов, подтаскивает тяжелые щиты, носит пучки анкерных прутьев, волочет калориферы. А Леха-пропеллер машет руками, пересказывая новости из газет, и охотно заменяяет в этом деле Хрустова. А Борис бурчит от дурости и счастья — недавно тоже познакомился с девушкой, зовут Марина:

— Лети-ит, аха… красивая, падла! — Это он смотрит на ворону в небе.

Кстати, Хрустов издали видел его Марину — малявка, лица не разглядеть под шапкой. Почему она назвала фамилию Хрустов, приехав на стройку? Надо бы попросить Бориса, чтобы попытал девчонку. Разве что в газетах где-нибудь вычитала — пару раз писали и о про Льва Хрустова…

Но особенно больно было Лёвке то, что в бригаду влился новый плотник-бетонщик — Алексей Бойцов, тот самый, с кем ушла Татьяна, увалень, с широкими скулами, как у бурята. Впрочем, он сразу рассказал, что он по отцу эвенк, фамилия отца Бойев, а по матери — русский, ее фамилия Голубкина. Но ему, Алеше, пишущему стихи по-русски, фамилия матери показалось слишком красивой, и для того, чтобы подписывать стихи, он взял фамилию отца, только чуть ее переделав. Кому понятно, что такое Бойе? А Боец — любому понятно.

И странно — в обыденной жизни он миролюбив и медлителен, а вот в стихах — Хрустов должен признать — энергия клокочет, как и впрямь у Маяковского. Обидно.

Алексей — сильный парень, работает молча и улыбается, если его о чем-нибудь попросят. И при этом ни одного слова про Татьяну — где она, что с ней.

«А я один. И мне даже так лучше. Я раньше времени состарился. Поплюйте на меня звезды! Такую девчонку упустил, дурак с розовыми ушами… Ну и чёрт с ней! Тоже мне Татьяна Ларина! Много вас! Сколько нас, столько и вас! Иное мне жаль — что тогда, поздним вечером, когда Танька приехала, я наговорил Васильеву кучу глупостей. Аж попросился в замы? Даже в слаборазвитых странах за такой юмор морду бьют! Может, потому и обозвал меня Васей? Дал понять, что дружбе конец. Всё, всё кануло навсегда, как счастливый сон!»

В один из дней, затмевая синее небо, над блоком остановились люди. Хрустов поднял глаза — это были начальники: Васильев, его заместители и еще какой-то грузный дядька, к которому обращались подобострастно и называли Григорий Иванович. Увидев их, Лева нарочно сел по-зэковски на корточки. Однако Альберт Алексеевич, сверху узнав его, наклонился и протянул руку. Хрустов поднялся слишком неспешно, и поскольку Васильев уже перевел взгляд в другую сторону, торопится, удалось пожать лишь кончики пальцев. Ну и черт с ним!

— Да, да, — говорил начальник стройки. — Эта точка пока несущественная. Парни будут лепить перемычки. Валеваха и эти… Где Валерий?

— Сейчас, — привычно отозвался Хрустов и побежал за Туровским в соседний блок, как мальчишка, и вдруг остановил себя, двинулся как бы нехотя, показывая всем своим видом, что он не «шестерка».

— Побыстрее, — зыкнул в спину Титов.

«А ты бы вообще молчал, крокодил, — думал Хрустов. — Яму готов ближнему выкопать. Валера рассказывал по тебя».

— Пусть всех соберет, — тихим голосом прикрикнул старик Понькин.

«А тебе давно пора бай-бай под каким-нибудь красивым скворешником, жестяной звездой, а не ГЭС строить, пришли тут, бояре, ходят».

Хрустов сам не понимал, на кого сердится, за что. В глазах слезы слоились. «Мне плохо было — не вспомнил. А сейчас и руку пожал. Небось, приспичило. „Братья и сестры!“ Может, бетонная наша каракатица зашаталась. Или метеорит сюда какой летит…»

Когда бригада собралась, Григорий Иванович пошире расстегнул романовский оранжевый полушубок и гаркнул:

— Здорово, молодцы! Не замерзли? — Он выдержал паузу, с лукавым видом добавил. — Кто работает, тому жарко, верно?

«Боже, как пошло! Как из кино начальник, — поморщился Хрустов. — Пряники бы еще раздавал».